Противники, заключения соглашения, мешавшие собраться нам для переговоров, утверждали, что король не должен их начинать первым и что следует предоставить это нашим врагам, которые, в свою очередь, отвечали, что и они не желают быть первыми. А время между тем шло, к несчастью для тех, кто был в Новаре; в их письмах только и шла речь об умирающих ежедневно от голода и о том, что они не продержатся более десяти дней, затем – более восьми и наконец – более трех; правда, они отодвигали свои сроки. Поистине столь сильный голод людям приходилось испытывать лишь за 100 лет до нашего рождения [563].
Пока тянулось это дело, умерла маркиза Монферратская, и начались споры за власть над маркизатом, на который, с одной стороны, претендовал маркиз Салуццо [564] а с другой – сеньор Константин [565], дядя умершей маркизы, который был греком, разоренным турками, как и ее отец, король Сербии. Сеньор Константин укрепился в замке Казале, держа при себе обоих ее сыновей, старшему из которых было лишь девять лет; они были детьми покойного маркиза и этой мудрой и прекрасной дамы, верной сторонницы французов, которая умерла в возрасте 29 лет. Власти домогались и другие родственники, и этот важный вопрос был поставлен теми, кто их поддерживал, перед королем. Король приказал мне отправиться туда и уладить его в интересах безопасности детей и в соответствии с желанием большинства жителей области. Король беспокоился, как бы из-за своих распрей они не призвали на помощь герцога Миланского – ведь услуги этого Монферратского дома были нам весьма полезны.
Мне очень не хотелось уезжать, пока я не добился возобновления мирных переговоров, ввиду тех наших бед, о которых я говорил, и приближения зимы. Я боялся, как бы эти прелаты [566] не убедили короля дать сражение, в котором некому было бы участвовать, если бы не подошли крупные иностранные силы из Швейцарии. Но если бы они подошли и их оказалось бы достаточно, для короля тогда возникла бы новая опасность – оказаться в зависимости от них; а кроме того, враги наши были могущественны и держались в удобном и хорошо укрепленном месте.
Учитывая все это, я рискнул сказать королю, что, как мне кажется, он хочет подвергнуть и себя, и свое государство большой опасности из-за незначительного повода, и что ему стоит вспомнить, в сколь тяжелом положении он оказался под Форново, но там он вынужден был пойти на это, тогда как сейчас его никто не принуждает, и что ему не следует упускать возможность заключить почетное соглашение только потому, что ему говорят, будто он не должен первым начинать переговоры. Я предложил, если он пожелает, провести переговоры так, чтобы не была затронута честь ни одной из сторон. Он ответил мне, чтобы я поговорил с монсеньором кардиналом, что я и сделал. Но тот мне дал странный ответ, ибо жаждал сражения, победа в котором, по его словам, не вызывает сомнений. Говорили, что герцог Орлеанский обещал ему 100 тысяч дукатов ренты для его сына, если овладеет Миланским герцогством. На следующий день я прибыл к королю откланяться, направляясь в Казале, и провел у него полтора дня. Я встретился с монсеньором де ла Тремойлем и поведал ему о своих заботах, поскольку он был близок к королю, спросив, стоит ли мне снова поговорить с королем. Он ответил утвердительно и ободрил меня, ибо все ведь желали вернуться домой.
Король находился в саду. Поэтому я возобновил прежний разговор с кардиналом, и тот сказал, что как служитель церкви он должен начать переговоры. Я же сказал, что если их не начнет он, то это сделаю я, и король и наиболее близкие к нему люди, как мне кажется, не рассердятся на меня за это. С тем я и уехал. Но перед отъездом я уведомил принца Оранского, главнокомандующего армией, что если мне удастся что-либо предпринять, то я сообщу ему.
Я отправился в Казале, где меня хорошо приняли все члены Монферратского дома; я нашел, что большинство их встало на сторону сеньора Константина; все полагали, что так безопаснее для детей, поскольку он не мог унаследовать маркизат, тогда как у маркиза Салуццо такие права были. Я несколько раз собирал как знать и служителей церкви, так и представителей городов и по их просьбе и по просьбе большинства сделал заявление, что король желает, чтобы управление было вручено сеньору Константину; ввиду могущества короля и той любви, что эта область питала к Французскому дому, противиться воле короля они не стали.
Примерно на третий день моего пребывания там туда приехал майордом главного капитана венецианцев маркиза Мантуанского с соболезнованием по поводу смерти маркизы, поскольку маркиз был ее родственником; и мы с ним завели разговор о том, как заключить соглашение и избежать сражения, ибо все к этому располагало. Король раскинул лагерь возле Верчелли; сделал он это, правда, не перейдя реку [567], с малым числом палаток и шатров, которых он вообще мало взял, а из тех, что имелись, многие были потеряны; из-за начинавшейся зимы было уже сыро, да и место представляло собой низину. Король провел там лишь одну ночь и уехал на следующий день в город, оставив принца Оранского, графа де Фуа и графа де Вандома, который захворал болезнью желудка и умер, что явилось тяжкой утратой, поскольку он был красивым, юным и мудрым человеком и прибыл к нам на почтовых, ибо распространился слух, что должно быть сражение, а в поход с королем в Италию он не ходил. С ними остался также маршал де Жье и некоторые другие капитаны; основную силу составляли немцы, участвовавшие в походе короля, ибо французы неохотно задерживались в лагере вблизи города, и многие из них покинули лагерь с разрешения и без, а многие болели.
От этого лагеря до Новары было 10 больших итальянских миль, что составляет 6 французских лье; место труднопроходимое и топкое, как во Фландрии, и потому там вдоль дорог по обеим сторонам вырыты очень глубокие канавы, глубже, чем во Фландрии. Зимой там большая грязь, а летом пыль. Между нашим войском и Новарой в одном лье от нас была небольшая крепость Борго, которая находилась в наших руках, а у них была другая – Камара, в одном лье от их войска; помимо того, нас разделяли сильно разлившиеся воды.
Как я уже начал говорить, мы с майордомом маркиза Мантуанского, прибывшим в Казале, вступили в переговоры. Я привел ему доводы, по которым его господину следовало бы избегать сражения: что он уже испытал опасности при первом сражении и что он воюет за людей [568] которые никогда не приумножат его могущества за оказанные им услуги, и что ему следует войти в соглашение с нами, в чем я со своей стороны помогу. Он ответил мне, что его господин этого сам желает, но нужно, чтобы мы, как нам уже говорили, начали переговоры первыми, поскольку в их лигу входит папа, римский король, король Испании и герцог Миланский, т. е. стороны более высокого ранга, чем наш король. Я заметил, что это безумие – заниматься сейчас подобными церемониями и что король должен будет при этом присутствовать собственной персоной, тогда как от других явятся лишь представители; и я предложил ему, чтобы мы с ним в качестве посредников и начали переговоры, если он пожелает, но при условии, что его господин их вскоре продолжит. Мы договорились, что я на следующий день пошлю в их лагерь трубача с письмом к венецианским проведиторам – мессиру Луке Пизани и мессиру Марко Тревизано, функции которых состояли в том, чтобы давать советы капитанам и обеспечивать войско.
