и налево нехорошо, но, я думаю, вы не толстовцы.
Веретельников. – Мы за народ. За рабочих и крестьян. И не меньше за крестьян, чем за рабочих.
Каменев. – Разрешите мне сказать, что мы тоже за рабочих и крестьян. Мы также за революционный порядок, не за самочинные действия отдельных частей. Мы, например, против погромов, против убийств мирных жителей…
Махновец. – Где это было? На наших повстанцев клевещут все, между тем лучшие наши товарищи такие начальники, как дедушка Максюта…77
Ворошилов. – Ну, уж этого я знаю.
Махновец. – Дедушка Максюта крупнейший революционер, он арестован.
Начинаются горячие нападки махновцев по поводу ареста Максюты. – «Такой отважный старик!» Ворошилов с усмешкой спрашивает Mapусю Никифорову, для кого она среди бела дня реквизировала целые лавки дамского белья в Харькове. Махновцы улыбаются. Маруся отмахивается рукой и краснеет. «Ко всякой ерунде придираются, – говорит она, – не вникают в суть вещей…»
Беседа опять переходит на мирный, дружелюбный тон.
«Перед сдачей Мариуполя махновцам, – сообщает Павленко, – у Шкуро было совещание с Деникиным. У Шкуро великолепно организованные части идут колоннами с пением в атаку. Махновцы создали целый артиллерийский дивизион. За поимку начальника дивизиона Деникин назначил 10 000 руб. В Мариуполе махновцы захватили 400 пленных. Мобилизованных отпустили, добровольцев расстреляли. Враг махновцев это Аверин78, он распускает «провокационные слухи о бандитизме махновцев».
«Я первая, – говорит Маруся, – ввела отряды в Екатеринослав, я обезоружила 48 человек. Можно легенды рассказывать про махновцев, расскажу до конца…»
Трудно заставить Марусю прекратить перечень своих подвигов. Пьют чай. Гуляют на перроне в ожидании батьки, которого ждут из Мариуполя. Наконец, комендант станции сообщает: «Батька едет». Локомотив с одним вагоном подходит к перрону, выходит Махно с начальником штаба. Махно – приземистый мужчина, блондин, бритый. Синие, острые, ясные глаза. Взгляд вдаль, на собеседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит все79 и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Его начштаба – типичный запорожец. Физиономия, одеяние, шрамы, вооружение – картина украинского 17-го века.
Автомобили поданы. От станции до местечка около 8-ми верст. С комендантом поезда условие – если к 6-ти часам вечера экспедиция не вернется, послать разведку. Неподалеку от местечка окопы, следы боев. Махно показывает дерево, где сам повесил белого полковника.
– Как у вас с антисемитизмом? – спрашивает Каменев.
– Вспышки бывают, мы с этим жестоко боремся. По дороге сюда на одной из станций вижу, какие-то плакаты расклеены. Читаю: погромного характера. Вызываю коменданта, требую объяснений. Он ухмыляется. Хвастает, что вполне согласен с тем, что сказано в плакате. Я застрелил его.
На главной улице Гуляй-Поля выстроен почетный караул повстанцев. Повстанцы кричат «ура». Серая, грязная улица, вдали площадь, залитая майским украинским солнцем. За ней голые поля с тонкой пеленой серебристого тумана над самой землей. Оазисы густой яркой зелени, сверкающая белым цветом вишня и ослепительные на солнце украинские хаты в коричневых шапках. Махно держит повстанцам речь о подвигах Красной Армии, пришедшей к ним на помощь. Говорит о неразрывности судеб украинских повстанцев и российских трудовых братьев. «Большевики нам помогут», – говорит он. Слушают его вооруженные винтовками парубки и пожилые. Один стоит в строю босой, в рваных штанах, офицерской гимнастерке и австрийской фуражке Другой – в великолепных сапогах, замазанных донельзя богатых шароварах, рваной рубахе и офицерской папахе. Есть лица строгие, спокойные, вдумчивые, есть зверские челюсти, тупые глаза, безлобые, обезьяньи черепа. Есть острые вздернутые носы, закрученные усики, рты с подушечками по углам. Вокруг войска теснится толпа крестьян. Издали наблюдают несколько евреев. Настоящая Сечь. Последние слова Махно покрываются бурной овацией. После Махно говорит Каменев. От имени советского правительства и российских рабочих и крестьян приветствует он «доблестных повстанцев», сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнет помещиков и белых генералов. Вместе с Красной Армией пойдут славные повстанцы тов. Махно против врага трудящихся и будут бороться в ее рядах до полного торжества дела рабочих и крестьян. После дефилирования почетного караула члены экспедиции вместе с Махно и его чинами прошли в помещение штаба. Здесь имел место разговор Ворошилова с одним из чинов штаба Махно, евреем-анархистом, заядлым контрреволюционером. Названный чин «прощал» Советской власти все, «только не ЧК и реквизиции». Затем посетили Гуляй-Польский Совет. Члены президиума, полные, краснолицые крестьяне в прекрасных сапогах и жилетках при цепочке, жаловались на времена: «Наймешь работника сегодня за одну цену, а глянь завтра он уже другую загибает. Так вести хозяйство невозможно. Тоже самое, например, с лошадьми. У меня вот 8 коней было. Три раза отнимали. Только пара осталась. Какая после этого охота работать».
Прошли в дом к Махно обедать. Обстановка вроде квартиры земского врача. К обеду подали борщ, котлеты с картофельным пюре, кисель. Подавала старушка крестьянка. Хозяйничала жена Махно – его личный секретарь, красивая, молодая украинка. Прогулялись по двору. В соседнем доме на террасе сидела еврейская семья и распивала чай. Махно с удовольствием указал на эту идиллию расовой терпимости, говоря: «Вот как я всех евреев вырезываю». Часам к 4-м был созван сход главнейших сотрудников Махно для совещания с экспедицией Каменева. Зверские канцеляристы забросили неизвестно куда тщательную запись этого интереснейшего исторического события. Стоило бы опубликовать в подробности это собеседование, хотя бы только для иллюстрации так называемого анархизма Махно, который так муссировался зарубежными контрреволюционными анархистами. Когда все уселись, Махно, оглядывая холодным синим взглядом присутствующих, громко крикнул: «Кто там в шапке, долой шапку!» При малейшем шуме, производившему его, угрожали: «Выведу!»
Каменев начал свой доклад с приветствия и поздравлений с успехом на фронтах. В выражениях, сперва осторожных, затем все более выпуклых, Каменев указал на ряд фактов, дезорганизующих продовольственное, транспортное и военное дело, в которых провинилась бригада. Указывалось на самочинную мобилизацию, произведенную в Гуляй-Польском районе военным Советом Махно.80 Говорилось об отсутствии в районе комбедов, о спекуляции и преследовании коммунистов, «которые не меньше вас, товарищи, являются защитниками трудового народа и беднейших крестьян». Последние два слова вызвали ропот. Посыпались возгласы. Махно не был в силах зажать всем рты. «Хотите крестьян разорить, а потом любить». «Крестьянин без лошадей не крестьянин, зачем лошадей отнимаете?» «Все мы беднейшие крестьяне!» Каменев ярко разъяснил ближайшие задачи Советской власти и так увлек аудиторию, что, когда дошел до роли ЧК, раздалось лишь несколько не слишком громких вздохов. Махно-«содокладчик» подчеркнул, что в основном он согласен с Каменевым, и что все повстанцы за Советскую власть и «сотрудничество с большевиками». Но никакого дела сделать нельзя, пока свирепствует ЧК и комиссары-назначенцы. «Сами мы рады принять любого
