Отправили рукопись в ЦК, Маленкову. Он отказался быть судьей. Посоветовал передать рукопись Хрущеву. Тот определил, что право первому читать новые главы — за Сусловым, бессменным после Жданова главным идеологом, а значит, главным цензором. Неделя, другая, третья… Шолохов не выдержал — взялся за телефон, чтобы напомнить о рукописи. Суслов, которого совсем не зря называли «серым кардиналом», поразил: оказался и непочтительно краток, и неприлично резок. Он нашел хитрый предлог для отказа: общеполитическая газета не может печатать романы. «Забыл», что для «Правды» отрывки из романов Шолохова — давняя, к радости читателей, традиция.
И тут же новая неприятность — «Огонек» отложил публикацию. Можно понять редакционное начальство: былые нравы не искоренены — живут с оглядкой на партначальство.
Но не для Шолохова этот порядок. Восстала душа. Решил, что надо идти за справедливостью к Хрущеву.
Встретились. Какой контраст Сталину! Обаяние выходца из рабочих низов, просторечие, то и дело перчик в выражениях, но волны несдержанности, небрежен в одежде, суетлив в жестах, явная неначитанность, обильные штампованные заверения, что ЦК и классику надо быть вместе. Словом, сердце яро, места мало, расходиться негде.
— Читать главы? Меня и Суслов просил. Вот быть отпуску! И тогда я обязательно рассужу вас и Суслова — не надо вам ссориться.
Спустя время, когда сошлись поближе, Шолохов выслушал поразительные признания и, хочешь не хочешь, стал сравнивать с литературным багажом Сталина:
— Мне столько читать приходится всякого — для художественной литературы нет времени. Не скажу, не хватает, а просто нет. Документы читать — глаза устают, в голове будто кто молотком постукивает. Помощников заставляю читать. Они у меня мастера. Особенно Лебедев. Все лишнее опускают…
Хрущев пооткровенничал, как его знакомили с новым сочинением Шолохова:
— Чтец Лебедев не очень искусный. Не сразу со слуха вникнешь в содержание. Я на него поглядывал. Гляжу, увлекся. Местами, смотрю, едва улыбку сдерживает. А вообще он не из улыбчивых. Читал так, что и меня увлек…
И такую тайну открыл:
— Читал он мне в море. Отплывали от берега на лодке, слегка покачивает на волнах, того гляди, усну. А не уснул. А потом потребовал первую книгу и в два дня прочитал.
Стал давать роману свои политические оценки — и был, как Шолохов убедился, проницателен:
— Ох, Михаил Александрович, лукавый ты человек. Вспомни, как беднота кулацкое имущество делит. Вроде вот тебе сочувствие бедным, а подумать, так ты заложил все объяснения нашей беды в колхозах. Умелых уничтожали, а неумехам где же страну накормить.
Вернулся к аппаратным игрищам — напомнил: «Вопрос Суслов остро поставил — ни к чему печатать романы Шолохова в газете». Но выказал характер: «„Правде“ не зазорно печатать Шолохова».
Шолохов отомстил Суслову — позвонил и сказал: «Как вы полагаете, Михаил Андреевич, „Правда“ как общеполитическая газета уронила себя?..» Суслов смолчал.
…Месяц оставался до открытия писательского съезда. ЦК без устали руководит подготовкой. Неослабно внимание, и крепок контроль. Шолохов не обделен ни тем ни другим.
Маленкова знакомят с письмом одного писателя — главное в нем: «Многие советские люди, думая о приближающемся съезде писателей, надеются увидеть на его трибуне основным докладчиком самого крупного и любимого писателя нашего времени Михаила Шолохова. Между тем руководство Союза писателей во главе с А. Сурковым даже не обратилось к Шолохову с просьбой сделать основной доклад (или хотя бы доклад о прозе). Впечатление такое, что руководство Союза писателей почему-то отстраняет Михаила Шолохова от руководящей литературно-общественной деятельности».
Автор письма ничего не добился. В резолюции никакого желания что-то предпринять: «Тов. Суслову М. А. Прошу ознакомиться. Г. Маленков». И ясно, по какой причине боятся дать Шолохову программное слово: как был неуправляемым своедумцем, так им и остался.
У «Правды» та же тактика — «не замечать» Шолохова. В конце октября очередная предсъездовская статья — огромная: подвал. Даже заголовок являет собой стратегическое обобшение — «Живые герои советской литературы». Автор Борис Полевой. В статье названы герои Горького, Н. Островского, Фадеева, Ал. Толстого… Нет Шолохова. Он, наверное, отбросил газету и чертыхнулся.
Через день еще подвал: «О главном герое». Какой-то мало известный критик превозносит главных героев книг Фадеева, Горбатова, Василия Ажаева, латыша Упита… Из двух романов Шолохова выдернул одного персонажа — Давыдова; Мелехову — любимцу миллионов — не место в главных; все еще жив приговор: отщепенец.
Те, кому ЦК доверил подготовку докладов, верны тем же суждениям. Секретарь Союза писателей поэт Алексей Сурков передал партначальству тезисы главного доклада: называются лучшие романы, повести, сборники рассказов… Есть и Шолохов. Единожды упомянут в разделе «О тружениках деревни» — в списке, чохом, в нелепом сочетании прозы и поэзии, больших и малых творцов: «Шолохов, Панферов, Бабаевский, Твардовский, Грибачев, Недогонов…» Симонов тоже представил в ЦК свой доклад «Советская проза»: многословно о творениях Панферова, о Шолохове же проходное упоминание.
1 ноября — очередная статья в «Правде» «Во имя жизни и мира». Похвалы романам многих писателей. Шолохов обойден анализом творчества. Названа лишь фамилия. Экий автор статьи! Видно, чует, что ЦК не нацелен славить «Тихий Дон». Все та же стратегия — упрощение строптивого.
На следующий день здесь же выступил тогдашний руководитель Союза писателей поэт Николай Тихонов со статьей «Ближе к жизни». Восхваляет Полевого, Симонова, Шагинян, Горбатова, Кочетова, Гранина, донца Анатолия Калинина… Нет Шолохова. Получается, что его перестали считать «близким к жизни».
10 декабря. Еще один смотр рядов. Некий полковник взялся за анализ военной темы в большой статье. Как в парадном расчете выстроил целый взвод: Фадеев — «Молодая гвардия», Леонов — «Нашествие», Корнейчук — «Фронт», Полевой — «Повесть о настоящем человеке», проза Симонова, Казакевича, стихи Суркова, Алигер… Шолохов в списках не значится. Будто не было в войну рассказа и глав из военного романа.
Дополнение. Работая над второй книгой «Поднятой целины», Шолохов не мог не вспомнить замечаний Сталина по первой: «В беседе со мной обратил внимание на необходимость очищения языка моих произведений от неполноценных, сорных слов. Например, обратил внимание на начало 34-й главы „Поднятой целины“: „Сбочь дороги — могильный курган…“ Что за слово „сбочь“? — говорил товарищ Сталин. — Нет его у нас в русском языке. Есть слово „сбоку“, есть „обочина“».
