Мы ужинали с Корнейчуком и его женой Вандой Василевской на их даче под Киевом: сад с цветущими тюльпанами спускался до самого берега озера. Корнейчук очень хотел, чтобы Сартр присутствовал на конгрессе Движения сторонников мира, который должен был состояться в Москве, и чтобы он говорил там о культуре. Эренбург через свою жену, Сурков, Федин тоже настаивали, чтобы Сартр выступил на конгрессе; они желали его сотрудничества в организации коллоквиума интеллектуалов всего мира. После разговоров с ними Сартр вспоминал, как прежде его называли «шакалом с авторучкой, врагом людей, певцом грязи, могильщиком, продавшимся», и хохотал от души.
В Москве мы жили в отеле «Пекин», одном из тех сооружений, разбросанных в разных частях города, которые призваны были гармонировать с башнями Кремля. Но мы проводили там как можно меньше времени, предпочитая стоять в очереди с москвичами у дверей ресторанов и кафе. Иногда мы ужинали в клубе литераторов, а иногда в театральном клубе. Общественные заведения закрываются в одиннадцать часов вечера, за исключением ресторанов в нескольких больших отелях, где можно есть, пить и танцевать до половины первого; однако улицы долго остаются оживленными: люди ходят в гости друг к другу. Они еще плохо обеспечены жильем, 80 процентов живут в коммунальных квартирах, но строительство усиленно продолжается, и внутри новые дома выглядят очень мило. Георгий Брейтбурд занимает в районе, отведенном для интеллектуалов, довольно большую однокомнатную квартиру, очень светлую, с ванной комнатой и кухней, ему позавидовали бы многие одинокие французы того же профессионального уровня, что и он. В старой части Москвы приходится пересекать довольно грязные дворы, подниматься по обветшалым лестницам или садиться в лифты, скорее похожие на грузовые подъемники, но квартиры писателей, режиссеров, которые нас приглашали — разумеется, привилегированные, — были довольно просторны и часто элегантны. Транспортные средства удобны. Такси мало, много автобусов, большая сеть метрополитена с эскалаторами на большинстве станций. Однако дни москвичей утомительны из-за нехватки товаров; надо бегать по магазинам, стоять в очередях, и даже тогда не находишь того, что хочешь.
Дело в том, что СССР, и его руководители не скрывают этого, испытывает серьезные экономические трудности. Сельское хозяйство всегда развивалось плохо. В последнее время были разоблачены многочисленные коррупционные правонарушения и должностные злоупотребления — социалистические эквиваленты надувательства, мошенничества, финансовых скандалов у нас. Их наказывают сурово, в особо серьезных случаях применяется смертная казнь. И, безусловно, эта бедность является расплатой за космические успехи. Будет ли она уменьшаться или усугубляться? Насчет этого исследования и статистика дают более точное представление, чем трехнедельное путешествие. Но для нас оно было полезным. С самого начала холодной войны мы приняли сторону СССР; с тех пор как он проводит мирную политику и десталинизацию, мы не ограничиваемся тем, что отдаем ему предпочтение: его дело, его надежды являются и нашими тоже. Наше пребывание преобразило эту связь в живую дружбу; истина обогащается по мере того, как она воплощается. Было бы неправильно считать достижения русских интеллектуалов скромными: они вбирают в себя все лучшее из прошлого. Противоречия их опыта — в том числе отказ от сталинского наследия, — заставляющие их думать самостоятельно, придают им глубину, исключительную в эту эпоху внешнего психологического воздействия. У людей, особенно у молодых, ощущается страстное желание познавать и понимать: кино, театры, балеты, поэтические вечера, концерты — все билеты бывают проданы заранее; музеи, выставки не вмещают всех желающих; книги, едва напечатанные, мгновенно расходятся. Всюду обсуждения, споры. В технократическом мире, который хочет навязать нам Запад, значение имеют лишь орудия и организация, средства получить другие средства, которые не определяют никакой цели. В СССР человек творит самого себя, и даже если это происходит не без труда, если случаются тяжелые удары, отступления, ошибки, все, что его окружает, все, что с ним случается, наполнено весомым значением.
На обратном пути мы остановились в Польше. Варшава, гетто: руины, оссуарии, пустыня пепла. Но я видела большой новый город с широкими улицами, парками, стройками и кое-где, непонятно почему, наполовину рухнувший дом. От гетто остались лишь кусок стены и сторожевая вышка посреди преображенных в зеленые лужайки пустырей и изящных зданий. Старе Място прекрасно восстановлено: рыночная площадь, кафедральный собор, улочки с низкими разноцветными домами. Остальной город — тут уродливый, там красивый, в зависимости от времени, когда его восстанавливали, в нем нет монолитности, отсутствует собственное лицо, душа: это великолепная победа над смертью, но, похоже, жизнь не решается еще здесь обосноваться. На другой стороне Вислы — промышленная, густонаселенная, обветшалая, грязная Прага, которой не коснулась разруха, ибо там остановилась русская армия; течение времени не было здесь нарушено, и это меня успокоило.
Лисовский, коммунист, который по-французски говорит так же хорошо, как по-польски, возил нас всюду на своем маленьком автомобиле. Пустынность дорог поразила нас. Но на улицах многолюдно и, по крайней мере в центре, радостно: стройные ухоженные женщины, аккуратные витрины; предметы обихода, мебель, убранство ресторанов и кафе — все красиво. По вечерам в десять часов общественные заведения закрываются: пьяницы торопятся напиться, уже с девяти часов вечера их встречается много. Неравенство в зарплате меньше, чем в СССР, но уровень жизни крайне низок. Еда почти ничего не стоит, зато одежда непомерно дорога: пара туфель обходится в четверть среднего месячного жалованья. Жилье бесплатное, но его очень трудно раздобыть. Варшава закрыта, никто не имеет права селиться там, ибо значительная часть жителей еще ютится в лачугах. Архитекторы пребывают в нерешительности: в каждой квартире они предусмотрели ванную комнату, но за неимением привычки многие жильцы ею не пользуются, так не лучше ли упразднить ее и увеличить количество жилищ? Но тогда преградят дорогу будущему: варшавяне не научатся гигиене, если она будет недоступна им. Надо ли прежде всего думать о насущных нуждах или проявлять заботу о подрастающем поколении? Второе решение одержало верх.
Мы видели Краков, старомодный, провинциальный, привлекательный: университет, кабинет доктора Фауста, его перегонные аппараты и след ноги Мефистофеля; посреди рыночной площади — костёл, его высокая красивая башня, где каждый час открывается одно из окон и раздается звук горна; королевский замок, рабочий кабинет и кинозал, который устроил себе Франк, палач Польши. Мы видели НовуТуту, огромный комбинат, рабочий город, великолепный цистерцианский монастырь, трогательную деревянную церковь, расположенную посреди луга. На машине мы вернулись в Варшаву: на протяжении трехсот километров дорога извивается между лугов, полей нежно-зеленых злаков, крестьянских домов с соломенными крышами, оштукатуренных и покрашенных в желтый или голубой цвет. Только частные владения: «польский октябрь» закрепил провал коллективизации. Нередко мы обгоняли группы крестьянок в традиционных костюмах: в кофтах и юбках ярких расцветок, с повязанными под подбородком платками; вместе с ребятишками, державшими восковые свечи, они возвращались с какой-то благочестивой церемонии. В деревне гнет религии явственно ощущается. Нам показали удивительный фильм, который разрешен был духовенством при условии, что его не станут снабжать комментариями: крестный путь, который ежегодно повторяется в одной деревне, где собирается толпа людей, явившихся со всех концов страны. Христос, отягченный своим крестом, с трудом взбирается на холм, задыхаясь, обливаясь потом, спотыкаясь; он падает так убедительно, с таким поразительным искусством, что это падение становится реальным событием; за ним следуют мужчины, пошатываясь под тяжестью камней, от которой сгибаются их плечи; охваченные восторгом женщины в слезах и чуть ли не с воплями следят за ними глазами; а духовенство сопровождает красивыми, ровными песнопениями это мазохистское исступление. Фильм, который волнует поставленным вопросом и отталкивает полученным ответом, не демонстрируется на публике. В городах 60 процентов верующих, сказал один из наших друзей; другие полагают, что эта цифра никак не соответствует действительности. Воскресным утром в варшавском костеле полно народа: обитатели старинного квартала — буржуазного происхождения; рабочие в церковь не ходят, по крайней мере мужчины. Но что по-прежнему остается живучим, так это антисемитизм: в один из бронзовых ртов монумента, правда довольно уродливого, поставленного в память евреев гетто, чья-то рука воткнула окурок.
