Марина Цветаева - Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник)

Теперь, тридцать с лишним лет спустя, вижу: мое к морю было – пушкинская грудь, что ехала я в пушкинскую грудь, с Наполеоном, с Байроном, с шумом и плеском и говором волн его души, и естественно, что я в Средиземном море со скалой Лягушкой, а потом и в Черном, а потом в Атлантическом, этой груди – не узнала.

В пушкинскую грудь – в ту синюю открытку, всю синеву мира и моря вобравшую.

(А вернее всего – в ту раковину, шумевшую моим собственным слухом.)

К морю было: море + любовь к нему Пушкина, море + поэт, нет! – поэт + море, две стихии, о которых так незабвенно – Борис Пастернак:

опустив или подразумев третью и единственную: лирическую.

Но К морю было еще и любовь моря к Пушкину: море – друг, море, зовущее и ждущее, море, которое боится, что Пушкин – забудет, и которому, как живому, Пушкин обещает и вновь обещает. Море – взаимное, тот единственный случай взаимности, до краев и через морской край наполненной, а не пустой, как счастливая любовь.

Такое море – мое море – море моего и пушкинского К морю могло быть только на листке бумаги – и внутри.

И еще одно: пушкинское море было – море прощания. Так – с морями и людьми – не встречаются. Так – прощаются. Как же я могла, с морем впервые здороваясь, ощутить от него то́, что ощущал Пушкин – навсегда с ним прощаясь. Ибо стоял над ним Пушкин тогда в последний раз.

Мое море – пушкинской свободной стихии – было море последнего раза, последнего глаза.

Оттого ли, что я маленьким ребенком столько раз своею рукой писала: «Прощай, свободная стихия!» – или без всякого оттого – я все вещи своей жизни полюбила и пролюбила прощанием, а не встречей, разрывом, а не слиянием, не на жизнь – а на смерть.

И, в совсем уже ином смысле, моя встреча с морем именно оказалась прощанием с ним, двойным прощанием – с морем свободной стихии, которого передо мной не было и которое я, только повернувшись к настоящему морю спиной, восстановила – белым по серому – шифером по шиферу, – и прощанием с тем настоящим морем, которое передо мной было и которое я, из-за того первого, уже не могла полюбить.

И – больше скажу: безграмотность моего младенческого отождествления стихии со стихами оказалась – прозрением: «свободная стихия» оказалась стихами, а не морем, стихами, то есть единственной стихией, с которой не прощаются – никогда.

«Любовная дружба» (фр.).

Второй брак – это посмертный адюльтер (фр.).

Поэт, ученик Студии Вахтангова. (Прим. М. Цветаевой.)

Горизонтальным ремеслом (нем.).

С досады (фр.).

Герой моей пьесы «Фортуна» (примеч. М. Цветаевой).

Предмет роскоши и искусства (фр.).

«Не раскидывай мои письма!» (фр.)

Ударяются и отрываются первый, четвертый и последний слоги: На́ – берегу́ – реки. – М. Ц.

Ударяется и отрывается первый слог. Помечено не везде. – М. Ц.

Звенящие, лопающиеся гроздья (фр.).

Да здравствует! (лат.)

На голубом Дунае (нем.).

О, я больше не могу, я задыхаюсь! (фр.)

Модных в то время духов.

Стихотворение перенесено сюда из будущего, по внутренней принадлежности. (Прим. М. Цветаевой.)

Два последних стихотворения перенесены сюда из будущего по внутренней принадлежности. (Прим. М. Цветаевой.)

О любимый! Тебя удивляет эта речь? Все расстающиеся говорят как пьяные и любят торжественность… Гёльдерлин. – М. Ц.

Memento mori – помни о смерти (лат.).

То есть вместо этого камня (горы на мне) будет плоский (плита). – М. Ц.

Здесь: память (лат.).

Здесь и далее, до цикла «Сивилла», даты даются по старому стилю.

Скользят по поверхности (фр.).

И если останется только один – им буду я (фр.).

Сидящего напротив (фр.).

С учетом пропорций (фр.).

С еще большим учетом пропорций (фр.).

NB! Лучше.

Мой сын Георгий (Мур), родившийся в полный разгар мечты о Крысолове и первой главы его – 1 февраля 1925 г., в воскресенье, ровно в полдень, в безумную (последнюю!) вьюгу, в избе, в деревне Вшеноры, близ Праги. (Прим. М. Цветаевой.)

Ударение, как: Миргород, Белгород и пр. (Прим. М. Цветаевой.)

Burg по-немецки «крепость». (Прим. М. Цветаевой.)

Подразумевается: запах. (Прим. М. Цветаевой.)

В последующих строках ударяются слоги: первый, второй и последний. (Прим. М. Цветаевой.)

Убийца Коцебу. (Прим. М. Цветаевой.)

Колонна (нем.). (Твоя смерть). Повторение не мысли, а явления, однородную мысль вызывающего. Недаром я Блока ощущаю братом Р‹ильке›, его младшим в святости – и мученичестве. Знаю, что из всех русск‹их› поэтов Р‹ильке› больше всего любил бы Блока. (Прим. М. Цветаевой.)

Впоследствии, точь-в-точь, слово в слово о Р‹ильке›.

Дословно: магистр чернил (нем.).

Свои! (Прим. М. Цветаевой.)

«Доигрались» – Блок и Гумилев (Прим. М. Цветаевой).

Вместо мантилии (фр.).

Боже сил… (фр.)