Французскими властями ему обещано покровительство, и приняты меры к охране его личной безопасности. Фамилия Бармина знакома русским парижанам. А. Бармин, по сообщению «Последних новостей», занимал в 1928 – 29 – 30 гг. пост пом. нач. инженерного отдела в парижском торгпредстве, при начальнике Фрадкине. Одновременно он, по имевшимся тогда сведениям, руководил работой Разведупра во Франции. Эта деятельность его была разоблачена после ухода с советской службы Г. 3. Беседовского и Н. Крюкова – Ангарского. Оказалось, что под фамилией Бармина скрывался военный инженер Графф, воспитанник советской военной академии. Бармина – Граффа перевели после этого в Италию, потом в Бельгию, на пост торгового представителя (1931), а два года спустя вызвали в Москву.
Не тот ли это Бармин? По-видимому, это тот. Как сообщают «Последние новости», Бармин – Графф вернул себе подлинную фамилию и находится в настоящее время на военной службе в Москве. Нынешний невозвращенец (которого также зовут Александром) – подлинный Бармин. Он поступил на дипломатическую службу в первые годы после революции и принадлежал к основным кадрам Наркоминдела.
В 1929 г. он был референтом балканского отделения Наркоминдела, при начальнике Г. Сандомирском, известном анархисте. Сандомирского арестовали и сослали в Сибирь, Бармина сделали помощником начальника балканского отделения, в каковой должности он оставался почти до 1935 г., когда назначен был первым секретарем в Грецию.
Активной политикой А. Г. Бармин, по этим сведениям, никогда не занимался. Добросовестный чиновник, он не спеша делал дипломатическую карьеру, пока не разразилась катастрофа – вызов в Москву.
За что А. Бармину грозила расправа? По-видимому, за личную дружбу с Д. В. Богомоловым, бывшим полпредом в Польше и Китае, снятым с должности и уже, как говорят в Париже, расстрелянным.
Парижская газета «Возрождение»
10 декабря 1937 года
Новейший невозвращенец, бывший советский поверенный в делах в Греции Александр Бармин, опубликовал следующее заявление о причинах своего ухода от большевиков.
«Девятнадцать лет я провел на службе у большевиков. Девятнадцать лет я был членом Российской коммунистической партии. Я боролся за советский строй и посвящал всю свою энергию новому рабочему государству… Что бы я ни делал, я всегда думал о сознательном служении интересам свой страны и социализму. Последние московские процессы наполнили меня изумлением и ужасом. Я не мог примириться с казнями старых вождей революции, несмотря на те признания, которые они делали в таком изобилии. Эти признания только увеличивали муки моей совести.
Моя глубокая преданность рабочему классу и советскому народу, а также то, что мне трудно было поверить в возможность таких преступлений со стороны правителей СССР, заставили меня сперва произвести насилие над моей совестью и примириться с фактами. Делая это усилие, я надеялся, что служил делу социализма. Но события последних месяцев уничтожили мои последние иллюзии. Я увидел, что мои вожди и товарищи, все старые большевики, исчезают в тюрьмах, где они, быть может, уже казнены или убиты.
Порывая с этой властью, я следую зову своей совести. Я учел опасности, которым себя подвергаю. Я подписываю свой собственный смертный приговор и подставляю себя нападениям наемных убийц. Эти соображения не могут повлиять на мою линию поведения».
Варшавская газета «Меч»
12 декабря 1937 года
К числу многих советских «невозвращенцев», променявших беспокойное житье в царстве «любимого Сталина» на безмятежное пребывание в капиталистических странах, присоединился еще один – заместитель афинского полпреда А. Бармин.
Несколько дней назад Бармина вызвали в Москву. Вызов этот – после «случаев» в Путной, Бродовским, Давтьяном и иными – обеспокоил Бармина. Не медля Бармин спешно покинул Грецию и выехал во Францию, где обратился к властям, прося предоставить ему убежище, как политическому эмигранту.
Одновременно с этим Бармин отправил на имя центрального комитета Лиги прав человека письмо с отчаянными призывами «спасти людей, арестованных по облыжному обвинению и, возможно, находящихся еще в живых». В данном случае Бармин подразумевает Крестинского, Карахана, Карского, Богомолова, Розенберга, Бродовского, Цукермана, Аросева, Фехнера и многих иных дипломатов, «вызванных в Москву по служебным делам».
«Я думаю также, – пишет Бармин, – и о моих коллегах и друзьях, еще занимающих дипломатические посты в Европе, Азии и Америке. Им каждодневно грозит гибель, и они стоят перед роковым выбором: либо возвратиться в Россию, т. е. идти на верную смерть, либо отказаться и… пасть под пулями агентов ГПУ за границей».
Далее Бармин рассказывает, что после разрыва с советской властью он подвергся слежке и едва не был похищен…
…Даже 20-летнее служение большевикам не спасло его от подозрений в измене и от преследования ГПУ.
* * *
Случаи бегства со службы советских дипломатов и заграничных представителей СССР все учащаются. На днях отказался вернуться в Москву советский представитель в Афинах – Бармин. Ныне газеты сообщают, что примеру Бармина последовал один из высших офицеров Красной Армии, Вальтер Кривицкий, бывший за границей в специальной и весьма важной командировке.
Новый «невозвращенец» состоял в компартии с 1917 г., а в Красной Армии последовательно занимал ряд высших постов. Был в течение долгого времени начальником Института военной промышленности, а за границу попал по особому доверию для выполнения секретной миссии.
Кривицкий опубликовал во французской печати открытое письмо к лидерам французской социалистической и коммунистической партий, объясняя причины, побудившие его искать убежища в буржуазной стране.
«Не только старые большевики, – пишет Кривицкий, – но и наилучшие элементы из среды молодого поколения, которое в холоде и голоде созидало советский строй, обречены правящей группой на полное уничтожение. Советское правительство не остановилось даже перед истреблением лучших вождей Красной Армии».
«Эта политика, – заявляет Кривицкий, – подрезывает мощь советской армии, способность СССР к защите перед внешним врагом, мощь народного хозяйства, препятствует развитию науки – одним словом, разрушает все области внутренней жизни государства. Я обладаю сведениями, – пишет Кривицкий, – относительно кулис политических процессов в СССР и понимаю, что все осужденные погибли безвинно».
Письмо Кривицкого и мотивы его поступка произвели во Франции большую сенсацию.
