Профессионалу не следовало бы, даже в полемическом задоре, разбрасывать уничижительные оценки творчества Белова и Распутина. В конце концов, можно иметь одиозную общественную позицию и быть не просто хорошим, но и великим писателем (первый приходящий в голову пример — Достоевский). Для демонстрации «левых» убеждений И. Васюченко надо бы поискать более приемлемую форму.
Что касается «недоразумений» разного рода, то профессионалу, следящему за текущей периодикой, в голову бы не пришло упоминать имя Юрия Домбровского. В то, что И. Васюченко ничего не знает о погромных мемуарах Кузьмина в «Молодой гвардии», нам верить не хочется. Разумеется, за лже-соратников и лже-единомышленников покойный писатель ответственности не несет, как не несут ее за недобросовестных «интерпретаторов» и все прочие авторы, в том числе и Стругацкие.
Что касается «двойственного» восприятия книг Стругацких, то И. Васюченко попросту приписала нам собственные заблуждения. Это в ее работе, а не в нашем письме, на любой странице прослеживается стремление к «единственно верным выводам». И это в нашем письме, а не в ее работе, «двойственное восприятие» оценивалось как нормальное явление, более того — как заслуга Стругацких.
И еще кое-что об акушерско-гинекологических аналогиях, венчающих письмо Васюченко. Нам решительно непонятно, с какой стати «жених» должен принимать за чистую монету мнение совершенно постороннего человека, заявившегося откуда-то с улицы на чужую свадьбу и даже не знающего толком, кто «невеста». Если такому доброжелателю с максимальной настойчивостью будет указано на дверь — не видим в этом ничего удивительного.
Обещанный Ириной Васюченко ответ на читательские письма появился в мартовском «Знамени» (1990 г.) под названием «Аннигиляция». Неожиданным для нас он не был: после письма Васюченко нам стало ясно, что ошибки критиком признаваться не будут и дело спустят на тормозах.
И. Васюченко, мудро решив, что лучший вид обороны — наступление, сама перешла в атаку на читателей. Ей, как выяснилось, обидно, что ее аналитические способности не вызвали восторга части корреспондентов. Между прочим, в разряд неприятных для себя «ошеломляющих посланий» критик отнесла и письмо Казакова с Арбитманом. Более того: даже немножко поцитировала или пересказала. Естественно, вне контекста и без нашей аргументации.
Общий смысл сетований: ее, дескать, шельмуют за «невосторженный образ мыслей» фанатичные поклонники Стругацких, испугавшиеся «малейшего критического замечания в адрес любимых авторов». А ведь речь-то шла (по крайней мере, в нашем письме) не о «невосторженности», а об элементарной профессиональной недобросовестности автора статьи.
Но оправдываться И. Васюченко не хочется, и она решает в два счета закруглить нежелательную полемику. На счет «раз» заявляет, что «я бы охотно и поспорила, и кое в чем согласилась со своими оппонентами». Да вот беда — не нравится Ирине Николаевне неуважительный тон читательских писем. Правда, О. Лацис в свое время писал: «Если один автор вежливо распространяет недостоверную информацию, а другой грубо называет это враньем — кто из них заслуживает модного упрека в недостаточной культуре дискуссий?» Между прочим, суждение это было напечатано в одном номере «Знамени» со статьей И. Васюченко…
На счет «два» критик скорбит о недостатке печатной площади и вместо себя предлагает «авторам писем послушать друг друга». Далее идет подборка цитат, отобранных так, чтобы показать, что «разногласия в понимании идей и конфликтов прозы Стругацких встречаются в письмах поминутно», а значит — нечего пенять на особое мнение И. Васюченко. О том, что отправной точкой писем было именно несогласие корреспондентов «Знамени» с критиком Васюченко, — тихо забывается. Читателям предлагается выяснить отношения между собой. При этом И. Васюченко громко ужасается, что «при их встрече произойдет катастрофа. Аннигиляция», и с безопасного расстояния призывает враждующие стороны к спокойствию и смирению. Таким образом, во всем оказываются виноваты читатели, имеющие наглость столь по-разному воспринимать Стругацких. Стругацкие, в свою очередь, виноваты, что пишут прозу, вызывающую неоднозначные мнения. А где же критик? Критик, убоявшись аннигиляции, покинул поле боя. От греха подальше…
Трюк состоит в том, что никто из читателей «аннигилировать» не собирается. Аннигилизм нужен критику лишь затем, чтобы напустить читателей друг на друга и на самих Стругацких. Предполагается, очевидно, что мнение Ирины Васюченко и есть та золотая середина, которая уцелеет, когда поле боя очистят от трупов и обломков оружия.
Несомненно, в числе высказываний корреспондентов «Знамени» есть спорные или вовсе, с нашей точки зрения, ошибочные. Но, во-первых, некорректно судить о целостной концепции по произвольным отрывкам. Во-вторых, даже будучи неправыми, корреспонденты «Знамени» имеют неоценимое преимущество перед Ириной Васюченко: они не желают «холодно разбираться», а бескорыстно отстаивают свою позицию.
Известно, что АБС активно способствовали росту публикаций фантастов «четвертой волны», «пробивали» новые имена в журналах и издательствах. Но порой было необходимо почтить память и маститых авторов. Одной из первых книг, которые выпустил кооператив «Текст», созданный при активном участии АНа, стал сборник Лазаря Лагина. Предисловие к нему написал АН.
Из: АНС. О Лазаре Лагине
<…>
Одна за другой выходили из-под его пера, выскакивали, как из обоймы, по выражению Леонида Леонова, крепкие книги, в которых острый, захватывающий сюжет удивительным образом сочетался с остротой политической: «Патент АВ», «Остров разочарования», «Атавия Проксима», «Съеденный архипелаг»… И над калейдоскопом ярких фигур ученых и пролетариев, убийц в мундирах и убийц во фраках, борцов и обывателей вырос вдруг, словно в противоположность милому и доброму Хоттабычу, жуткий, почти сатанинский в своей обнаженной пошлости чемпион предателей майор Велл Эндъю — воплощение всей гнусности человеческой истории от античных времен до наших дней, мастерски вылепленный Лазарем Лагиным образ человека, предавшего само человечество…
Вероятно, эти фантастические романы-памфлеты после «Хоттабыча» наиболее известны нашему читателю. Гораздо менее известна — не по вине автора, конечно, — его серия коротких и острых сатирических притчей, объединенных в своеобразный цикл «Обидные сказки». Сатирическое жало этих сказок направлено, если можно так выразиться, вовнутрь, что и объясняет, в известной мере, крайнюю их непопулярность у издателей доперестроечного периода. Над «Обидными сказками» Лагин работал с начала тридцатых годов и едва ли не до самой своей кончины. Наконец, был у Лагина и своеобразный цикл рассказов автобиографического толка, названный им «Жизнь тому назад». Лишь один рассказ этого цикла увидел свет до выхода настоящей книжки.
