Ситуация на отд. русского языка постоянно ухудшалась в течение нескольких лет и достигла точки, в которой дальнейшее молчание с моей стороны было бы нелояльным по отношению к университету…37
Этот протест остался безрезультатным.
Набоков продолжал преподавать литературу по-своему. Написав письмо профессору Деморе, на следующий же день он начал лекцию по «Мэнсфилд-парку» с предупреждения: «ПРОПУСТИТЕ ИДИОТСКОЕ ВВЕДЕНИЕ!!!!!»38 Готовясь к семинару по русской литературе в переводе, он начал семестр с исправления своего перевода «Слова о полку Игореве», чтобы пользоваться им на занятиях и оставить один экземпляр в библиотеке. Набоков еще не знал о том, что после этого семестра никогда больше не будет преподавать — хотя в то же время готовился к публикации их с Дмитрием совместный перевод «Героя нашего времени» (книга вышла в марте), шлифовалось «Слово о полку Игореве» и наконец-то были внесены последние изменения в пока что не востребованного «Евгения Онегина»39.
Но хотя свободного времени теперь вроде бы было больше, его и отвлекали теперь чаще — причем в основном из Нью-Йорка. В середине октября Набоковы отправились туда посмотреть, как Дмитрий исполняет роль Фернандо в «Il Trovatore» — постановка труппы «Бродвей Гранд Опера», маленькой компании с громким именем. Весной Дмитрий снял квартиру на Вест-Энд-авеню и с тех пор совмещал занятия вокалом с работой переводчика и редактора в «Обзоре текущей советской литературы». В начале сентября, вдохновленный успехом «Лолиты», он, несмотря на крайнюю занятость, согласился переводить на английский язык «Приглашение на казнь» — это была первая после приезда Набокова в Америку попытка перевести один из его романов на английский язык.
Были и другие дела. Теперь, когда у него появились деньги и громкое имя, Набоков решил проконсультироваться с нью-йоркским адвокатом по поводу вложения капитала, сохранения его от инфляции и защиты прав на свои русскоязычные книги. Для этого ему пришлось отменить занятия в понедельник. Неделю спустя он опять отменил занятия и поехал в Нью-Йорк на организованный газетой «Геральд трибюн» обед для литераторов в «Вальдорф-Астории». В этот раз — как и неоднократно в течение последующего полугодия — Набоковы остановились в отеле «Уиндермир», по соседству с квартирой Дмитрия. За два дня Набокову пришлось провести восемь встреч с издателями и вернуться в Итаку ночным поездом, чтобы в среду утром выйти на занятия40. Ясно было, что так продолжаться не может, и Набоков написал заявление с просьбой отпустить его в годичный отпуск за свой счет.
В середине сентября, когда «Лолита» занимала четвертое место в списке бестселлеров, был опубликован английский перевод «Доктора Живаго». В конце сентября «Лолита» заняла первое место, но семь недель спустя роман Пастернака вытеснил ее на второе. Судьбе было угодно сделать так, чтобы самый знаменитый роман русского эмигранта соперничал с самым знаменитым романом советского писателя именно на американском рынке.
В 1956 году «Новый мир» отверг «Доктора Живаго», и Пастернак отдал рукопись романа агенту итальянского издателя Фельтринелли для публикации за границей. Догадываясь о том, что его ждет, Пастернак сказал на прощание агенту Фельтринелли: «Считайте, что получили приглашение на мою казнь» — призрачный отголосок набоковского «Приглашения на казнь». Второй экземпляр рукописи Пастернак передал Георгию Каткову с просьбой перевести и напечатать роман в Англии. Обговаривая трудности, связанные с переводом, в особенности со стихами доктора Живаго, Катков предложил идеальную кандидатуру переводчика: «полностью двуязычный поэт: Владимир Набоков».
Пастернак ответил: «Ничего не получится; он слишком завидует моему жалкому положению в этой стране, чтобы сделать это как следует». Странное замечание, ибо с тех пор, как в 1934 году социалистический реализм был провозглашен официальной советской эстетической системой, Пастернак вынужден был направить свою творческую энергию на одни лишь переводы. Самый мужественный из советских писателей, за исключением, может быть, Мандельштама, он молчал, чтобы выжить, когда другие погибали в сталинских застенках. Даже теперь, в краткую хрущевскую оттепель, он не сумел напечатать свой роман на родине и рисковал жизнью, пытаясь опубликовать его за границей. Чему тут было Набокову завидовать? Он охотно признавал поэтический талант Пастернака и даже приязненно называл его «Эмили Дикинсон мужского рода», более чем весомый комплимент, но еще в двадцатые годы критиковал Пастернака за режущие слух огрехи, присущие его стилю. И уж всяко не мог он завидовать весьма скромному таланту Пастернака-прозаика. Георгий Адамович, злейший критик Набокова среди русских эмигрантов, впоследствии писал: «Не люблю Набокова, но, конечно, он удивительный мастер, рассказчик — нельзя сравнивать его романы с „Доктором Живаго“ — произведением слабым, хотя и очень значительным»41.
В августе Набоков получил сигнальный экземпляр «Доктора Живаго» и написал Джейсону Эпстайну, что это «серая традиционная вещь». В течение года после публикации «Доктора Живаго» в Америке критики и журналисты постоянно спрашивали мнение Набокова по поводу романа и даже просили его написать рецензию. В начале октября он ответил Дуайту Макдональду: «Если бы мы с „Живаго“ не стояли на одной лестнице… я разнес бы в куски эту дрянную, мелодраматическую, фальшивую и дурно написанную книгу». Впоследствии он объяснял, что до того, как роман разгромили в Советском Союзе и в ответ, естественно, расхвалили в Америке, он боялся повлиять на других рецензентов, навредить Пастернаку и сделать его «еще более уязвимым». Когда «Доктора Живаго» запретили в Советском Союзе, Набоков по-прежнему отказывался «устраивать ему специальный публичный разнос», но честно отвечал, что, по его мнению, с художественной точки зрения роман немногого стоит. Как произведение литературы, заявлял он журналистам, «„Доктор Живаго“ — жалкая, неуклюжая, банальная и мелодраматическая вещь, с шаблонными ситуациями, сладострастными адвокатами, неправдоподобными девушками, романтическими разбойниками и банальными совпадениями»42.
В октябре «Доктор Живаго» был уже в списке бестселлеров, отставая от «Лолиты» всего на две-три ступени, и Набоков в шутку перефразировал призыв Катона разрушить Карфаген: «Delenda est Zhivago!»[133]43 23 октября Пастернаку была присуждена Нобелевская премия. Пастернак принял ее, и советская пресса тут же обозвала «Доктора Живаго» «литературным убожеством» и «гнусной клеветой» на Советский Союз. «Правда» писала, что Пастернак должен отказаться от премии, если «в нем осталась хоть искра советского достоинства». 27 октября Пастернака исключили из Союза писателей. Его обзывали свиньей, «которая оскверняет место, где она ест, и оскверняет тех, чьим трудом он живет и дышит». 29 октября Пастернак отказался от Нобелевской премии44. «Лолита» была сенсацией, но не международным политическим скандалом, обсуждавшимся на первых страницах газет, и «Доктор Живаго» быстро занял первое место в списке бестселлеров.
