7 августа 1928
Сергиев Посад
«В черном платке, с ногой забинтованной…»
В черном платке, с ногой забинтованной[129],
В теплых калошах по саду бреду.
Свет голубой, мне давно обетованный,
Горняя свежесть и ясность в саду.
Недуги рушат приют мой ветшающий,
Рухнет, быть может, назавтра мой дом.
Кружится голубь в лазури сияющей,
На землю падает лист за листом.
28 сентября 1928
Сергиев Посад
«Желтый лист на тонкой ветке…»
Желтый лист на тонкой ветке —
Золотая колыбель,
В ней ребенок огнецветный,
Чье прозвание – Капель.
Покачается малютка
В колыбели золотой
От рождения минутку
И смешается с землей.
8 ноября 1928
Сергиев Посад
«Строгий и печальный взгляд…»
Строгий и печальный взгляд[130]
По-советски стриженой мадонны
Затаил привычной скорби яд.
Меч не вынут из груди пронзенной.
Точно страшно вынуть этот меч.
Точно скучно, если боль уйдет.
И решило сердце – боль сберечь
Оттого, что радости не ждет.
А вдали, в нагорной вышине,
Уж в цвету оливы и платаны.
Вести шлют в долины о весне,
Полные надежны несказанной.
10 ноября 1928
«Когда схватит горло клещами…»
Когда схватит горло клещами
И стиснет клещи палач,
Не рвись у него под руками,
Не моли о пощаде, не плачь.
Затворись в голубую келью,
Куда ему входа нет,
И боль раскаленная тела
Претворится в прохладу и свет.
13 ноября 1928
Ужасное слово «массы»[131].
Алмазный звук – «человек».
Племена, народы и классы
Алмазный звук рассек,
Когда завершилась тайна
И в косном мире возник
Сорвавший покровы Майи,
Носящий имя Лик.
13 ноября 1928
«Бессонной долгой ночью…»
Бессонной долгой ночью,
Когда слушаешь так напряженно
Докучные совести мысли
И стоны в глухих подземельях
Своих, заточенных в темницу
Великих возможностей жизни.
Бессонной долгой ночью,
Вздыхая в тоске и томленьи,
Хотело бы сердце покинуть
Навеки привычные стены,
И тех, кем оно любимо,
И всё, что здесь полюбило.
Сума и посох дорожный. Пустыня.
Молчание. Звезды.
Возврат к чистоте первозданной
Очам, в темноте открытым,
Предносится в смутном мечтаньи.
И рядом нежданно другое
Теснится в пределе сознанья
Прибоем властным и грозным:
Застенки. Замученных жизней
Глухие призывные вопли,
Во тьме затаенное горе
И слезы тоски безысходной.
Утраты, отчаянье, гибель —
По струнам натянуты туго.
От жизней, сокрытых во мраке,
От ближних, и близких, и дальних,
От всех, кто живет на земле.
. . . . . . .
О нет, не звездáм, не пустыне,
Не снам красоты первозданной —
Придется мне душу отныне
Отдать мировому страданью.
17 ноября 1928
«По привычке протянула руку…»
По привычке протянула руку.
Вот она – знакомая тетрадь…
Но в душе такая лень и скука,
Что не знаю, как, с чего начать.
Скука, лень, еще куда ни шло бы,
Но под ними смутно вижу я
Душные подпольные трущобы,
Где живет тоска небытия.
«Нет» всему, что имя жизни носит.
«Да» – безликой, безымянной тьме.
И скелет безглазый и курносый —
Бес унынья – кроется во мне.
23 ноября 1928
«Кружечка. Сода. Рука терпеливая…»
Кружечка. Сода. Рука терпеливая[132]
Долго искала ее поутру.
Сердце сжималось любовью тоскливою:
«Что как без дочери к ночи умру?»
«Голос недобрый. Больная. Сердитая.
Знаю, что в тягость ей это житье.
Женская доля ее непокрытая.
Господи, призри на немощь ее».
Синий кувшинчик. Купелью последнею
Был он для слепеньких ветхих очей.
Тут же подсвечника башенка медная,
Бабушкин дар для карсельских свечей.
Тикает маятник-страж над могилою,
Счетчик ночей одиноких и дней.
. . . . . . . .
Жить и при жизни тебя приучила я
Молча, как в царстве теней.
[январь 1929]
«Ой, матушка, солнце садится…»
Ой, матушка, солнце садится.
Родимая, ночка идет.
До утра душа истомится,
Как птаха в морской перелет.
Завидят касатки в тумане
Поутру Кощеев дворец
На острове там, на Буяне,
Где встал над тобой голубец.
Ой, дайте, касатки, мне крылья
В Кощеево царство слетать.
Там в клети подземной забили
Гвоздями родимую мать.
28 января 1929
Сергиев Посад
«Разломать бы Кощееву горницу…»
Разломать бы Кощееву горницу,
Раскатать бы ее по доскам.
Там родимую нашу затворницу
Он связал по ногам и рукам.
Вереи оборвать бы железные,
Разметать бы покров земляной.
Встань, родимая, встань, болезная,
Сядь на солнышке рядом со мной.
Ты ломай – не ломай ее горницу,
Стой над нею хоть тысячу лет —
Не промолвит она, не ворохнется,
Не проглянет на белый свет.
29 января 1929
Сергиев Посад
«Под навесом хмурой хвои…»
Под навесом хмурой хвои
Спит угрюмый лес.
Давит крышкой гробовою
Низкий свод небес.
Разлилась тоска глухая
В мокнущих полях.
Неуютно отдыхает
Здесь твой бедный прах.
Не поможет больше печка,
Треск сосновых дров
И скупой любви словечко
Меж недобрых слов.
12 апреля 1930
Сергиево
«Ты ко мне приходила, родимая…»
Ты ко мне приходила, родимая,
В неразгаданном сне.
Вся в слезах, твое имя твердила я,
Вся в слезах, улыбалась ты мне.
И к груди твоей тесно прижалась я,
Как в младенчества дни.
Ты шепнула: больное, усталое
Мое дитятко, с миром усни.
День прошел, но живого свидания
Не отвеялся след.
И острее печаль привыкания,
Что под солнцем тебя уже нет.
25 октября 1931
Москва
Ненастные упали тени.
Но я тебя люблю
И звездный облик твой забвенью
Не уступлю.
Несвязанной и разной жизнью
Отныне будем жить.
Но с голубой твоей отчизной
Не рву я нить.
И будут суждены нам встречи
В коротких вещих снах,
Слиянья вечного предтечи
В других мирах.
30 июня 1929
«Рыбак Андрей сказал сурово…»
Рыбак Андрей сказал сурово:[134]
«И вам работать час пришел»,
Когда помчался дачник снова
Играть в любимый волей-бол.
Отцы семейств, матроны-дамы,
Подростки, барышни в цвету
С остервенением упрямо
Мяч отбивают на лету.
Рыбак Андрей на поздний ужин
С недобрым поглядом идет.
Бурчит: «Панам, ма-будь, байдуже,
Какая хмара повстает.
Опять припасы дорожают,
Ни хлеба нету им, ни дров,
Они ж играют да играют,
Пока не скосят им голов».
28 июля 1929
Посадки
«В комарином звоне гулком…»
В комарином звоне гулком[135]
Даня спит и видит сон:
Принесла торговка булки,
Сливки, масло и лимон.
Сон отраден и прекрасен.
Будет чудный five o’clock.
Пробуждение ужасно —
Пусты стол и кошелек.
Нет торговки, нет и булки,
Пышет зноем печки жар.
И гудит победно-гулко
На носу его комар.
8 августа 1929
Посадки
Уж провела Кассиопея[136]
Над соснами свою дугу.
Уж третьи петухи пропели,
Костры погасли на лугу.
Уже звезда Альдебарана
Алмазом встала голубым
Из предрассветного тумана,
А мы с тобою всё не спим.
Живую нить беседы нашей,
Забыв о времени, прядем
И встречи нам сужденной чашу
С доверчивым вниманьем пьем.
Так мать святого Августина
На эти звездные края
С тревогою за душу сына
Глядела, как сегодня я.
17 августа 1929, 3 ч. утра
Посадки
Прощай, красавец безобразный,
В грязи, в отребьях и в пыли,
И в смраде душного Евбаза,
Где наши встречи протекли.
Твое чесночное дыханье,
Твой липкий пот, твой дикий зной,
Речей гортанных колготанье
Толпы, с младенчества родной,
Легко простить мне за волшебный
Монастырей старинных блеск
На сини италийской неба,
За вольных волн Днепровских плеск,
За радужный в пыли базаров
Гвоздик и роз твоих узор,
За ночи звездной лучезарность
И за любовь моих сестер.
27 августа 1929
