Моральная и общественная двусмысленность положения усугубляется дружбой Чосера с Элис Перрерс, которая после смерти королевы Филиппы являлась официальной любовницей короля Эдуарда III. Эту даму, влиятельную как при дворе, так и вообще в Лондоне, историки рисуют женщиной алчной и бессовестной, которая попеременно то льстила больному королю, то угрожала ему и его компрометировала. Но одно обстоятельство извиняет ее – близкое знакомство с Чосером.
В течение десяти лет Перрерс являлась камер-фрейлиной королевы. Жена Чосера Филиппа также служила при дворе королевы. Благодаря своему замужеству Элис Перрерс вошла в круг богатых лондонских горожан. Близким другом ее был Ричард Лайонс, давний друг отца Чосера и непосредственный начальник поэта как сборщика мелких податей. Приятельствовала она и с Адамом де Бьюри, мэром, предоставившим Чосеру бесплатную квартиру в Олдгейте. Сама она также имела неплохую недвижимость в Олдгейте. В тогдашней повседневности, как мы это наблюдаем, вообще большую роль играли контакты и дружба в том виде, в каком их понимало Средневековье.
В данном случае нас интересуют отношения, связывавшие Чосера и Элис Перрерс, отношения, характер которых время и людская забывчивость делают не совсем ясными. В глазах общества, в котором он жил и действовал, Чосер оказался скомпрометированным. При этом Сесилия Шампейн приходилась падчерицей Элис Перрерс. Словом, как говорится, сам черт не разберется, или сплошная путаница. Мы можем предположить, что с Шампейн Чосер был хорошо знаком через Элис Перрерс. Ему было под сорок, Сесилии – чуть за двадцать и никак не больше.
На этом предположения заканчиваются, и наступает черед домыслов. Жена Чосера, служившая при вечно странствовавшем дворе, часто отсутствовала, и отношения Чосера с Сесилией могли упрочиться и перерасти в нечто большее, нежели случайная связь. Если Сесилия в какой-то момент решила, что ею пренебрегают, дурно обращаются с ней, если она почувствовала себя оскорбленной, скомпрометированной, почувствовала, что ее предали, ей оставалось лишь одно законное средство заставить Чосера признать их связь и его, Чосера, роль в ее жизни: она вольна была обвинить его в “насилии”, а после вынудить начать вырабатывать условия соглашения.
Три последующих документа еще более туманны: Сесилия Шампейн, возможно, оказалась беременна, в чем и убедилась за несколько промежуточных месяцев. Иск о “насилии”, таким образом, мог получить новую юридическую оценку, так как бытовало убеждение, что зачатие может произойти, только лишь если женщина пошла на контакт добровольно. Почему и возникло решение о выплате десяти фунтов, которые сочли достаточной компенсацией. Все прочие объяснения также следует отнести в область предположений.
Однако ребенок мог существовать. В позднейшем своем произведении, озаглавленном “Трактат об астролябии”, Чосер обращается к “младому Лоуису, сыну моему”, “достигшему нежных десяти годов”; в тексте указана и дата, соответствующих астрономических исследований и расчетов – 1391 год, а у нас нет оснований отрицать и создание в том же году самого трактата. Следовательно, маленький Льюис на свет появился в 1381 году, лишь через несколько месяцев после судебной тяжбы с Сесилией Шампейн. История интригующая, хотя и не совсем понятная. Во всяком случае, благодаря ей поэтические уверения Чосера, что при дворе Венеры он чужой и в любовном искусстве неискушен, приобретают несколько иную окраску: он не так прост, как о нем, может быть, думали ранее, а самая искренняя и чистая поэзия может обернуться фальшью.
То же может относиться и к убедительности в оценках общественных событий. Устройство бракосочетания Ричарда II с Анной Богемской шло как положено и продвигалось успешно, однако руки дочери последнего императора Священной Римской империи домогались еще два претендента – Карл Французский и Фридрих Мейсенский. В это время Чосер пишет поэму о трех брачных конкурентах, но спор переносит в птичье царство. Это обычный прием средневековой литературы – комически уподобить человеческое сообщество миру животных, комментируя тем самым дела людские; причем не обязательно с целью пародийной или сатирической, а чаще просто радуясь многообразию Творения. Начало “Птичьего парламента” – традиционно: автор погружен в чтение книги, “чьи словеса старинны”, но почувствовав изнеможение, ложится в постель. Он засыпает, и во сне ему является провожатый, который ведет его в храм Венеры. Все это так знакомо слушателям или читателям Чосера, что может быть воспринято лишь как бы личной его печатью, данью особенностям личного стиля, хоть и отданной иронически и полной самоиронии. Здесь Чосер вновь изображает себя певцом прекрасной возвышенной и утонченной любви fine amour и искусства ее, вовсе ему неведомого. По выражению его провожатого:
Тобою вкус любви утерян; так теряет
Способность различать оттенок пищи
Страдалец, мучимый болезнью, но все же,
Хотя борения любви оставил ты,
Однако можешь их наблюдать и видеть,
Как способен следить за поединком тот боец,
Который, одряхлев, сам к битвам непричастен.
Таков средневековый эквивалент известной мудростн: способный делает, неспособный – описывает. Так как эти строки, по всей вероятности, написаны были вскоре после истории с Сесилией Шампейн, “насилии” над ней, о котором было хорошо известно, такое высказывание следует понимать как сугубо ироническое. Иронии добавляет и то, что в “Птичьем парламенте” впервые на английском языке восхваляется День святого Валентина, что даже делает обоснованным предположение, будто у истоков празднования этого дня в Англии, празднования, введенного в подражание итальянцам (а точнее – генуэзцам), стоял Чосер. Это один из самых значительных, хоть и не столь известных, вкладов его в английскую культурную жизнь. Возможно также, что поэма читалась на соответствующем празднике при дворе в честь “владычицы” Любви, чем и объясняется относительная краткость произведения и общий тон – легкой комедийности содержания – всех этих сетований и страданий.
Несмотря на банальность темы, художественные средства, используемые Чосером в поэме, претерпевают изменения. Восьмисложный размер уступает здесь место простору десятисложника, а назойливая четкость куплета сменяется блеском и великолепием “королевской строфы” на основе итальянской рифмованной октавы (ottava rima), которую английский поэт заимствовал у Боккаччо. Такая строфика обеспечивала произведению большую звучность, а поэту – большую свободу:
Жизнь коротка, искусство – не постичь,
Попытка стоит сил, ну а победа – редкость.
Английская поэзия ранее не знала ничего подобного этому, не владела стихом столь величественным и одновременно легким, свободным и мелодичным. Чосер являлся великим экспериментатором. Он ввел в английскую литературу “королевскую строфу”, которой пользовались потом в течение трех столетий поэты “высокого стиха”. Мы уже отмечали мастерство, с каким он приспособил к английскому стиху Дантовы терцины, опередив тем самым “эксперименты” Томаса Уайетта почти на два столетия. В эпоху Чосера язык отличался особой гибкостью и непредсказуемостью, осваивая лавину хлынувших в него новых элементов, он был в высшей степени податлив – богатый, неустоявшийся, менявшийся с каждым новым поколением говоривших на нем. Чосера, как и Шекспира, породил и привел в поэзию настойчивый зов, гул этой всепоглощающей среды.
Строфика “Птичьего парламента” – форма универсальная, в руках Чосера допускающая и введение в поэзию вопиюще ярких просторечий, и использование языка улицы.
Кукушка, утка, гусь кричали:
“Кек-кек”, “га-га”, “ку-ку”.
Сюжет поэмы незамысловат. Приведенный в храм Любви поэт затем оказывается на близлежащей поляне, куда на Валентинов день слетаются разнообразнейшие пернатые для сватовства и заключения браков. За орлицей увиваются целых три ухажера – орел королевской породы и еще два самца; они клянутся ей в верности и вечной преданной любви, постоянно прерываемые грубыми криками более низкородных птиц, которых утомили долгие речи, бесконечность церемонии: “Довольно!
Хватит! Закругляйтесь! Не стоят мухи дохлой ваши речи!” Орлица просит года отсрочки, чтобы понять свое желание, и Леди Природа соглашается повременить, уступая ее нерешительности. Поэма оканчивается хвалой лету:
Восславим же мы лето, когда солнце
Прогонит тьму и зимней ночи холод.
Рассказчик отправляется к себе и возвращается к прерванному чтению. Таким образом, общественное событие – подготовка королевского бракосочетания – становится поводом к созданию очаровательной шутливой поэмы.
“Птичий парламент” важен и как этап в поэтическом становлении Чосера. Уже было указано на то, что метрика Чосера зиждется на октавах Боккаччо, а описание храма в поэме имеет источником соответствующие куски боккаччиевской “Тезеиды”. Если бы в Милане Чосеру не попались рукописи Боккаччо, английская поэма не была бы написана. Между двумя поэтами существуют и другие точки соприкосновения и сходства. Родным отцом Боккаччо был мелкий итальянский негоциант, и связи его с королем неаполитанским Робертом облегчили пятнадцатилетнему юноше путь ко двору анжуйского герцога. Сходный путь проделал и Чосер: из среды городских купцов и ремесленников – в круг аристократов. Боккаччо вскорости очутился при неаполитанском дворе, где и обрел свое литературное призвание, став профессиональным рассказчиком, развлекавшим изысканную придворную публику. Он сочинял “видения” и романы о fine amour и, что более всего примечательно, сочинял их на местном наречии. Сходство, таким образом, налицо. Неведомо для себя и оба одновременно, и Чосер, и Боккаччо, явились на мощной волне изменения во вкусах и чувствованиях.
