Вспоминается мне с тяжелым чувством затем и один вечер в Александровском дворце, в декабре 1916 года, почти непосредственно следовавший за убийством Распутина и который я провел на своем дежурстве у великих княжон.
Кто помнит те дни, помнит, конечно, и то, каким злорадством было наполнено тогда все окружающее, с какой жадностью, усмешками и поспешностью ловились всевозможные слухи и с каким суетливым любопытством стремились все проникнуть за стены Александровского дворца. Почти подобным же напряженным любопытством было полно настроение многочисленных служащих и разных должностных лиц и в самом дворце. Царская семья это чувствовала, и на виду у других они все были такими же, как всегда. За домашним обедом и Государь, и императрица были только более заняты своими мыслями, выглядели особенно усталыми, да и обыкновенно веселым и оживленным великим княжнам было тоже как-то не по себе. “Пойдемте к нам наверх, Анатолий Александрович, – пригласили они меня сейчас же после обеда, – у нас будет намного теплее и уютнее, чем здесь…”
Там наверху, в одной из их скромных спален, они все четверо забрались на диван и тесно прижались друг к другу. Им было холодно и, видимо, жутко, но имя Распутина и в тот длинный вечер ими не было при мне произнесено. Им было жутко не оттого, что именно этого человека не было больше в живых, а потому, что, вероятно, ими чувствовалось уже тогда то ужасное, незаслуженное, что с этим убийством для их матери, отца и для них самих началось и к ним неудержимо начало приближаться. Я старался, как мог, рассеять их тяжелое настроение, но почти безуспешно. Мне самому, глядя на них, в те часы было не по себе: невольно вспоминалось все то, что я в последние дни слышал, видел, догадывался или воображал. Взбаламученное море всяких политических страстей, наговоров, похвальбы и самых решительных угроз действительно слишком близко подступало к этому цветущему, монастырскому островку.
“Отхлынет! Не посмеет!” – успокаивал я самого себя. Как всегда, я верил в человеческое сердце и как всегда забывал, что у людской толпы такого сердца нет…»{80}
Следует отметить, что армия все больше втягивалась в политические дела, и некоторые генералы пытались влиять на ход событий. Императрица Александра Федоровна обращала на это внимание Николая II в своем письме еще от 4 декабря 1916 г.: «Не забудь запретить Гурко болтать и вмешиваться в политику. Это погубило Николашу и Алексеева. Последнему Бог послал болезнь, – очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, а также и за его упрямство. Его тоже восстановили против меня…»{81}
Заметим, что столь эмоциональное послание императрицы объяснялось тем, что царская чета была в курсе дел и общих планов политической оппозиции, которая в своей борьбе за власть рассчитывала на поддержку военных. Так, например, позднее в бумагах архива Николая II Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства обнаружила три списка или, вернее, три варианта предполагаемого состава «министерства доверия» (кадетский, октябристский и Государственного Совета), за которое с царем воевал «Прогрессивный блок». По списку «октябристов» на пост председателя Совета министров политической оппозицией предполагалось назначить А.И. Гучкова, на пост министра внутренних дел – князя Г.Е. Львова. По списку Государственного Совета в «министерстве доверия» пост министра внутренних дел должен был занять родной старший брат генерала Василия Гурко правый член Государственного Совета и «Прогрессивного блока» Владимир Иосифович Гурко{82}.
Через десять дней, т. е. 14 декабря 1916 г., еще одно предостерегающее письмо императрицы в Ставку супругу: «…Я бы спокойно и с чистою совестью перед всею Россией отправила бы Львова в Сибирь (это делалось за гораздо меньшие проступки); Милюкова, Гучкова, Поливанова – в Сибирь. Идет война, и в такое время внутренняя война есть государственная измена; почему ты на это не так смотришь, я, право, не могу понять. Я только женщина, но моя душа и мой ум говорят мне, что это было бы спасением России – их грех гораздо хуже, чем все, что только могли сделать Сухомлиновы; запрети Брусилову и т. д., когда они приедут, касаться каких-нибудь политических вопросов»{83}.
Насколько права оказалась императрица, можно судить по высказыванию П.Н. Милюкова в томе первом его книги «История Русской революции», в которой он открыто пишет: «Но была уже ясна вся глубина и серьезность переворота, неизбежность которого сознавалась, как мы видели и ранее, и сознаюсь, что для успеха этого движения Государственная Дума уже много сделала своею деятельностью во время войны и специально со времени образования Прогрессивного блока». В трудах П.Н. Милюкова имеются и более откровенные признания: «Конечно, мы должны признать, что ответственность за совершающееся лежит на нас, то есть на блоке Государственной Думы. Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали б в стране взрыв патриотизма и ликования. История проклянет пролетариев, но она проклянет и нас, вызвавших бурю»{84}.
Близкое мнение с мнением императрицы высказывал в своих мемуарах последний дворцовый комендант В.Н. Воейков: «Еще в декабре 1916 года, когда генерал Гурко временно исполнял обязанности начальника штаба верховного главнокомандующего, Государь поручил мне переговорить с ним по поводу проявления им во время ежедневных докладов слишком большого интереса к делам внутренним, причем Его Величество добавил, что, по его мнению, делает это Гурко под влиянием Гучкова. Посетив в тот же день генерала Гурко и начав с ним разговор на эту тему, я, к сожалению, довести его до конца не мог, так как после произнесения мною фамилии Гучкова у моего собеседника явилось такое безотлагательное дело, которое ему совершенно не позволило меня дослушать. Явное подтверждение правильности мнения Государя о генерале Гурко как о человеке, попавшем под влияние Гучкова, получилось значительно позже: после революции, при посещении фронта “не торгующим купцом” А.И. Гучковым, находившимся тогда в апогее своей военной славы, произошли на митинге в армии генерала Гурко трогательные излияния чувств взаимной благодарности – генерала Гурко и Гучкова…»{85}
Великий князь Михаил Александрович был близок к императору, чем пытались воспользоваться не только военные начальники, но и многие политические деятели. Так, например, о попытках такого влияния свидетельствуют воспоминания члена IV Государственной Думы Я.В. Глинки:
«В 5 ч. дня 3 января Родзянко посетил великий князь Михаил Александрович, который спросил Родзянко, как он полагает, будет ли революция, на что он [Родзянко] ответил, что ее не будет, но что положение серьезно и что необходимо принять меры к замене правительства лицами общественного доверия, которые примут на себя эти обязанности, когда будут устранены безответственные влияния. На вопрос, кто же может быть во главе, Родзянко ответил, что указывают на него, Родзянко, и что он не сочтет возможным отказаться, если условия, указанные выше, будут выполнены. Он просил обо всем, возмущающем общество, доложить Государю и просить его, чтобы ему, Родзянко, была, наконец, назначена аудиенция. Великий князь обещал. Между прочим, в разговоре великий князь спросил, чего хотят – ответственного министерства? Родзянко ответил: “Ваше Высочество, конечно, читали резолюции, разве там об этом говорится?” И они оба решили, что там об этом ничего не говорится»{86}.
В самом деле, как мы отмечали выше, сведения о факте встречи с Родзянко мы находим в дневнике Михаила Романова.
Обращает внимание, что М.В. Родзянко в несколько ином, более выгодном для себя свете преподносит свидание с великим князем Михаилом Александровичем в своих поздних мемуарах:
«8 января[6] ко мне на квартиру неожиданно приехал великий князь Михаил Александрович.
– Мне хотелось бы с вами поговорить о том, что происходит, и посоветоваться, как поступить… Мы отлично понимаем положение, – сказал великий князь.
– Да, Ваше Высочество, положение настолько серьезное, что терять нельзя ни минуты и спасать Россию надо немедленно.
– Вы думаете, что будет революция?
– Пока война, народ сознает, что смута – эта гибель армии, но опасность в другом. Правительство и императрица Александра Федоровна ведут Россию к сепаратному миру и к позору, отдают нас в руки Германии. Этого нация не снесет, и если бы это подтвердилось, а довольно того, что об этом ходят слухи, – чтобы наступила самая ужасная революция, которая сметет престол, династию, всех вас и нас. Спасти положение и Россию еще есть время, и даже теперь царствование вашего брата может достичь еще небывалой высоты и славы в истории, но для этого надо изменить все направление правительства. Надо назначить министров, которым верит страна, которые бы не оскорбляли народные чувства. К сожалению, я должен вам сказать, что это достижимо только при условии удаления царицы. Она вредно влияет на все назначения, даже в армии. Ее и царя окружают темные, негодные и бездарные лица. Александру Федоровну яростно ненавидят, всюду и во всех кругах требуют ее удаления. Пока она у власти – мы будем идти к гибели.
