Так логотерпапия утвердилась в качестве третьего направления венской психотерапии. В качестве последней всеохватывающей системы в истории психотерапии, если верить Торелло. Я и в самом деле всегда старался создавать как можно более ясные и прозрачные формулировки, шлифовал их, словно кристаллы, покуда сквозь них не начинала отчетливо просвечивать истина.
Говорю я легко, а писать затрудняюсь, книги стоили мне многих жертв. Хотя я бы предпочел бродить по горам, мне приходилось в самые прекрасные солнечные воскресенья приковывать себя к столу и трудиться над очередной рукописью.
Немалые жертвы требовались и от моей жены. Вероятно, Элли шла ради моего дела даже на большие жертвы, чем я сам. Требовалось немалое самоотречение. А ведь Элли дополняет меня не только количественно, но и качественно, — там, где я работаю головой, она работает сердцем, или, как прекрасно сформулировал профессор Джейкоб Нидлмен[72], заметив, что Элли сопровождает меня во всех поездках: «Она — тепло, которое сопутствует свету».
В одной книге есть у меня страница, которую я десять раз переделывал. Там фраза, над которой я бился три часа подряд. Диктуя, я так погружаюсь в предмет, что ничего вокруг не замечаю, не чувствую, как бежит время. И вот я все еще лежу в постели с микрофоном и знай себе диктую, хотя Элли предупредила: через полчаса нужно выезжать на вокзал. Чтобы поторопить меня, она тихо входит в мою комнату, и я, так и не вынырнув из процесса диктовки, обращаюсь к ней: «Элли, запятая, наполни мне ванну, восклицательный знак!» — и только ее смех привел меня в чувство, а то я и не заметил, как произнес вслух все знаки, словно для машинистки.
Готов сознаться в перфекционизме на манер Сент-Экзюпери, который говорил: «Совершенство достигается не тогда, когда уже нечего прибавить, но когда уже ничего нельзя отнять»[73].
Вероятно, все дело именно в систематизации теории и в разработке методов для медицинской практики. Многие слушатели и читатели говорят и пишут мне, что они и прежде прибегали к логотерапии, не отдавая себе в этом отчета. Это говорит в пользу логотерапии, а также говорит о том, как важно встроить методы, туже парадоксальную интенцию, в единую систему и превратить их в единую технику. В этом смысле логотерапия обладает определенным приоритетом. Конечно, эти методы применялись и другими специалистами еще до 1939 года, то есть до того, как в «Швейцарском архиве неврологии и психиатрии» появилась моя статья о логотерапии. В «Практике психотерапии» я перечисляю всех предшественников, кого я только знаю, пусть даже они работали бессистемно, неметодически.
Отклики на книги и статьи
Из откликов на книги более всего меня радуют письма американских читателей. Не проходит и недели без такого письма с зачином: «Доктор Франкл, вы изменили мою жизнь».
Вскоре после Второй мировой войны ко мне явился посетитель. Элли сообщила, что пришел инженер Каузель, «но точно не тот самый знаменитый Каузель, который только что вышел из тюрьмы».
— Пригласи его.
Он вошел.
— Меня зовут Каузель — не знаю, читали ли вы обо мне в газетах.
Я слышал о нем: все были убеждены, что он прикончил свою жену, все улики говорили против него, и лишь по случайности удалось разоблачить настоящего убийцу.
— Что я могу для вас сделать, господин инженер? — спросил я.
— Ничего — я пришел поблагодарить вас: в камере я дошел до отчаяния, никто не желал поверить в мою невиновность. И тут мне передали вашу книгу — за нее-то я и уцепился.
— Вот как? — переспросил я. — Как это было?
Он пояснил, что начал с «установления ценностей». Говорил он вполне конкретно и подробно, и я убедился, что этот человек вполне разобрался в основах логотерапии и сумел применить этот метод к своей ситуации. Логотерапия действительно его спасла.
В одной азиатской стране, где правил диктатор, результаты очередных выборов были аннулированы, а кандидат от оппозиции угодил в тюрьму. В интервью журналу Newsweek ему пришлось ответить также и на вопрос, как сумел он выдержать многолетнее одиночное заключение: «Мать передала мне книгу венского психиатра Виктора Франкла, и она наставила меня на путь».
Среди моих личных впечатлений одним из самых ярких стала дискуссия с Мартином Хайдеггером[74], когда тот впервые приехал в Вену и навестил меня. В книге посещений он оставил запись: «На память о прекрасной и полезной встрече». Многозначительна и подпись под фотографией, на которой запечатлен наш визит в подвал, где дегустировалось молодое вино: «Прошлое уходит, былое приходит». Этот афоризм указывает на сходство наших теорий.
Должен сказать, что всегда, в том числе и в этом случае, великие люди, имевшие полное право критиковать меня, проявляли деликатность и, не сосредотачиваясь на моих недостатках, старались разглядеть нечто позитивное. Так вышло не только с Мартином Хайдеггером, но и с Людвигом Бинсвангером[75], Карлом Ясперсом[76] и Габриелем Марселем[77].
Карл Ясперс, которого я посетил в Базеле, сказал мне буквально следующее: «Герр Франкл, я прочел все ваши книги, но эта, о концлагере (и он указал на свой книжный шкаф, где она стояла), принадлежит к числу немногих поистине великих произведений человечества».
А Габриель Марсель написал предисловие к французскому изданию книги о концлагере.
Выступления по всему миру
Кроме книг и статьей я бы хотел упомянуть также о докладах и лекциях. Доклады — вот что доставляет мне величайшее удовольствие. Правда, готовиться к выступлению не так-то легко. К выступлению на 600-летнем юбилее Венского университета (меня пригласил академический сенат) я набросал не более не менее как 150 страниц. И при этом я ведь не собирался брать с собой эту рукопись — я всегда выступаю без бумажки.
Постепенно я начал свободно говорить по-английски, что отнюдь не означает, будто мой английский божественно хорош и правилен.
Мы с Элли не предполагали, что в Америке могут понять немецкую речь. В монреальском кафетерии мужчина по соседству вытирал стол в типичной для невроза навязчивых состояний манере — крестообразно, таким же движением протирал прибор и проделывал это бесконечное количество раз, каждую минуту. Я сказал Элли: «Типичный случай тяжелого невроза навязчивых состояний, очень характерный, запущенный случай бактериофобии». И бог знает, чего я только не наговорил, а когда, закончив обед, мы не смогли сразу отыскать мое пальто, этот канадец на чистейшем немецком языке обратился к нам: «Вы что-то ищете, господа? Не могу ли я вам помочь?» Несомненно, он разобрал мое просвещенное психиатрическое мнение от слова до слова…
Разумеется, и смешного в зарубежных поездках случается немало. В 50-е годы в Калифорнии какой-то мальчик спросил, откуда я приехал. «Из Вены», — ответил я и предусмотрительно уточнил, знает ли он, где находится Вена. «Нет, не знаю». Я хотел растолковать это так, чтобы мальчик не смутился из-за своего невежества: «Но ты, конечно, знаешь, что такое венский вальс?» — «Да, но я еще не учился танцевать». Я не сдавался: «И, конечно же, ты слыхал про венский шницель?» — «Слыхать слыхал, но еще ни разу не танцевал под него».
С докладами я на данный момент объехал более 200 университетов за пределами Европы, побывал в обеих Америках, Австралии, во многих странах Азии и Африки. Только в Новый Светя выезжал выступать более ста раз. Четыре раза обогнул земной шар, один раз — за две недели. Поскольку я летел на восток, то выиграл целый день и ухитрился за 14 вечеров выступить 15 раз — однажды вечером в Токио и в тот же вечер (на следующий день, но с той же датой календаря) в Гонолулу. Между ними — Тихий океан и линия перемены даты.
Вдова президента Эйзенхауэра прочла мои книги и заочно сделалась моей почитательницей. Она снарядила домашнего врача с супругой в Вену, чтобы те пригласили нас с Элли в ее поместье под Вашингтоном.
— Боже мой! — твердила она своему врачу. — О чем же мне вести разговор с Франклами, я так взволнована!
— Не стоит заранее готовиться к встрече, — уговаривали ее.
Но она упорствовала и в рамках подготовки к моему визиту затребовала у сотрудников службы безопасности, которые ее всегда сопровождали, пленку, снятую во время ее поездки в Вену: она хотела повторить ключевые слова, вроде «бельведер», «колесо обозрения», «торговый дом Штеффл». Как ее и предупреждали, наш разговор обошелся без этих подсказок. С самого начала она попросила нас называть ее «Мэйми». И трогательно демонстрировала нам не только сувениры различных коронованных и некоронованных правителей, но и подарки, которые делал ей муж еще кадетом, затем — женихом, на свои скудные в ту пору средства. С годами ценность этих вещиц в ее глазах только возросла. Думайте что хотите: нигде я не встречал столь несамонадеянную, столь естественную и сердечную собеседницу, как эта первая леди, — да и представить себе не могу, чтобы кто-то мог превзойти ее в этих качествах.
