Через два дня мы вернулись к кочевому образу жизни. В конце концов, мы приехали не есть, а отдыхать. Главным образом – отвлечься от работы. В тот год были выборы в Госдуму. Я работал на одного мало вменяемого кандидата. От него и отвлекался.
Все закончилось, когда в один прекрасный день я познакомился с девушкой, представившись знаменитым журналистом и великим политтехнологом. В ответ услышал, что она на выборах работала на депутата Кривенченко.
Еще я услышал, что ей нравится Юрий Болдыррев. Мне пришлось объяснять, почему мне не нравится Юрий Болдыререв. Я понял, что надо было уезжать куда-нибудь подальше.
На следующий день я вернулся домой. А девушку закадрил Артур.
* * *
– Ни разу в жизни не был в пансионате, – сказал оператор. – Мне дачи хватает.
– И что ты там делаешь? – спросил я. – Стоишь жопой кверху на картофельной грядке?
Оператор вздохнул, подтверждая мою правоту.
– Почему вы всегда выпендриваетесь? – обратилась ко мне Аня. – У вас и с девочкой в Репино не получилось, потому что вы всегда выпендриваетесь.
– Правильно, – сказал оператор. – Нужно было согласиться на Болдырева, тогда она согласилась бы на тебя.
– Нет, – вмешался Жора, – женщине сразу нужно показать свою сущность. Чтобы в дальнейшем не было недоразумений.
Я задумался и сказал:
– Кто знает, какова наша сущность? Расскажу вам историю про человеческую сущность, а заодно и про дачу.
Рассказ о проявлениях человеческой сущности
Мне ли не знать, что такое дача. Толмачево, что под Лугой, – это моя вторая родина. Сначала мы приезжали туда к родственнице. Потом снимали домик на хуторе. А затем прикупили собственное строение с прилегающими к нему двумя сотками.
У нас была постоянная летняя компания – Толик, Кирилл, Аркаша и я.
Старшим был Толик. Он рос неразговорчивым и угрюмым. Толиков род медленно, но верно развивался по нисходящей. Дед – профессор, отец – доцент, а Толика выгнали из того института, где дед служил профессором, а отец – доцентом.
С детства Толик умел нарываться на неприятности. То сломает велосипед внучке другого профессора. То обматерит соседскую кошку, о чем немедленно доложат его деду. Дед сажал Толика под арест. То есть запирал на участке. Неделями Толик сидел взаперти и от скуки чего-то мастерил.
И вырос из Толика умелец на все руки. Он сам построил себе дом, разобрав по бревнышку соседский пионерлагерь. Провел в дом электричество, лишив света не только заброшенный пионерлагерь, но окрестные детские сады, которые еще функционировали.
Но изгнанного из института Толика забрили в армию. И послали служить в спецназ. Толик был тощий и нескладный. Но длинный. За рост его и определили в спецназ. Вроде как раньше за рост брали в гвардию.
Толик служил в горячих точках. В Таджикистане и Осетии. Рассказывал жуткие истории.
– Пошли наши в Таджикистане в футбол играть. Тут налетели «духи» и всех порешили.
– Всех?
– Всех. А в Осетии стояли наши на посту. Подходит маленький мальчик. Дай, говорит, дяденька, автомат посмотреть. Тот дал. Мальчик мгновенно снял «калаш» с предохранителя и всех порешил.
Рассказывал Толик медленно. Лениво. Безо всяких эмоций.
Впрочем, были истории, которые Толик рассказывал вдохновенно. Про то, как он нажрался с прапором и выдавал себя за лейтенанта. Про то, как молодые не признали в нем дембеля и наваляли пиздюлей.
В эти истории мы верили, а в ужасы нет. Мы были молоды, и нам не хотелось верить в ужасы.
Когда мы знакомились с девушками, Толик все время молчал.
– Почему он молчит? – спрашивали девушки.
– Это человек трудной судьбы, – говорили мы. – Человек, видевший смерть.
Девушки понимающе качали головами и проникались к нам уважением.
Кирилл был мальчиком из хорошей семьи. Он любил футбол и историю. Я тоже любил футбол и историю. Мы отлично ладили.
А вот Аркашу я ненавидел с детства. Каждое лето мы встречались в Толмачево, и каждое лето его ставили мне в пример. Аркаша поливает грядки, а я не поливаю. Аркаша помогает бабушке, а я только мешаю. Аркаша прочитал всего Фенимора Купера, а я два месяца не могу дочитать повесть «Кортик».
Аркаша был абсолютно правильным.
– Ругаться матом нехорошо, – говорил Аркаша.
Сам он иногда позволял себе сказать: «Пошел на», – а потом шепотом добавить: «Хуй». Он и в двадцать лет добавлял это слово шепотом.
Когда мы бросали окурки, Аркаша подбегал и затаптывал их ногой.
– От непогашенной сигареты может возникнуть лесной пожар, – говорил Аркаша.
Обычно таких людей бьют ногами по лицу, но Аркаша являлся настолько правильным, что занимался физкультурой и был сильнее всех.
Каждое лето проходило у нас под знаком какого-то одного увлечения. Одно лето – рыбалка, другое – мопед. После мопеда настала очередь девушек. Мопед мы забросили. Все, кроме Аркаши. Он продолжал с ним возиться.
Мопед, надо сказать, был знатный. Самый настоящий, собранный из всякого хлама. К остаткам велосипеда «Салют» был приделан усовершенствованный мотор от электробритвы «Харкiв» и бензобак от моторной лодки. Как-то так.
Мопед, правда, не ездил. Но Аркаша ежедневно чинил его, менял цилиндры и поршни, надеясь на чудо.
– Я мог бы купить мотоцикл «Минск», – говорил Аркаша, – но лучшая вещь – это та, которая сделана своими руками.
– Вряд ли этот тезис применим к средствам передвижения, – говорил Кирилл, но Аркаша его не слушал.
И вдруг Аркаша нашел девушку. Мы, которые искали, не нашли, а он нашел.
Свою любовь Аркаша обнаружил в той части берега реки Луги, который назывался пляжем.
Как-то мы сидели на пляже и по обыкновению пили пиво и играли в карты. Мы с Толиком также курили и громко ругались матом. Вокруг нас, как обычно, образовалась санитарная зона. Бабушки отгоняли от нас детишек и заставляли их сидеть к нам спиной, чтобы не научились плохому.
К нам подошла девушка и попросила открыть банку вишневого компота. Аркаша открыл компот и влюбился.
Он уверял, что встретил любовь своей жизни.
Девушка училась в каком-то музыкальном училище. У нее на даче стояло пианино. Или фортепьяно, я не разбираюсь. Мы ходили к ней в гости, она угощала нас компотами и играла Шопена. Или Бетховена. Говорю же, я не разбираюсь.
Собственно, к ней в гости должен был ходить один Аркаша. Но он не знал, о чем разговаривать с девушкой. И брал с собой нас.
Мы должны были развлекать ее разговорами, а кроме того, изображать чернь, на фоне которой Аркаша смотрелся особенно выгодно.
– Что бы вам еще сыграть? – спрашивала девушка.
– Мурку, – в двадцатый раз острил я.
– Он ничего другого не знает, – в двадцатый раз подхватывал Аркаша, и все улыбались.
