Великая княгиня залилась слезами; она прижала меня к своему сердцу и сказала:
— Я не смею выразить, насколько я благодарна вам, моя дорогая княгиня. Поверьте мне, что я доверяю вам безгранично и говорю чистейшую правду; у меня нет никакого плана, я не могу ничего предпринять, и я хочу и должна мужественно вынести всё, что меня ожидает; единственная моя надежда на Бога; предаю себя в его руки.
— В таком случае за вас должны действовать ваши друзья, — ответила я, — и я не останусь позади других в рвении и жертвах».
Спустя небольшой срок, в начале января, произошёл неприятный инцидент. Во время вахтпарада императору показалось, что рота гвардейцев, которой командовал князь Дашков, не развернулась должным образом. Император сделал замечание, князь вежливо возразил, Пётр настаивал. Кончилось дело тем, что князь разозлился и повысил голос, чем не только разозлил, но и напугал Петра. Родственники князя, опасаясь последствий, раздобыли ему место в русском посольстве в Константинополе, и он спешно оставил Петербург.
Этим объясняется, что сам Дашков никакого участия в заговоре не принимал, но жена старалась за двоих. Она знала однополчанцев мужа и начала вести активную агитацию в пользу Екатерины. Она же познакомила императрицу с неким Одаром, который сыграл свою роль в перевороте (помог найти деньги). При этом она придумывала свой план помощи государыне, для чего изучала книги о революциях в различных частях света. С Екатериной она редко виделась, но переписывалась очень аккуратно.
Состоялся у неё ответственный разговор и с Паниным. «Так как для нас было очень важно, — пишет Дашкова, — чтобы человек его характера принадлежал нашей партии, я несколько раз решалась заговорить с ним о вероятности низложения Петра III». Но Панин уходил от ответственного разговора. Он стоял «за соблюдение законности и за содействие Сената». Видимо, он находил неуместным обсуждать столь серьёзные темы с восемнадцатилетней девочкой. Но случай для откровенностей вскоре представился. Пётр III наградил Елизавету Воронцову орденом Святой Екатерины, которым обычно награждали только особ императорской фамилии. Дело шло к развязке. Дашкова увиделась с Паниным и открыла карты, назвала ему участников заговора, сообщила, что все готовы к действию, но Екатерина ничего не знает об этом. Вот здесь Панин по-настоящему испугался и за саму Дашкову, и за заговорщиков. Панина можно понять, в то время он ещё не мог оценить характер этой молодой женщины.
Дашкова также решила вовлечь в заговор графа Кирилла Разумовского, но сомневалась в успехе, поскольку, по её мнению, граф был обласкан Петром III, непомерно богат и ленив. Она придумала обходной манёвр, уговаривая гвардейцев Рославлева, Ласунского, Бредихтина и прочих каждый день бывать у графа и как бы исподволь заводить разговор о странном правлении императора, о слухах, которые будоражат город, о возможном перевороте, а когда план созреет окончательно, поставить графа перед фактом, назвав имена заговорщиков. Само собой получалось, что Разумовский в их числе. Дашкова пишет, что её план удался на славу. Ей было невдомёк, что у Кирилла Григорьевича был свой канал связи.
Позднее Панин сообщил о подробностях переворота датскому послу Ассебургу. В своём рассказе Панин приписывает главную роль себе. Он якобы посвятил в тайну и Разумовского, и Волконского, и отправил в Петергоф за государыней карету, и вообще все нити заговора держал в своих руках. Очень может быть, что так и было.
Новгородский архиепископ тоже был посвящён в планы заговорщиков и относился к ним положительно. Между тем двор уехал в Ораниенбаум, Екатерина с небольшим штатом жила отдельно в Петергофе. В столице было неспокойно. Гвардия ждала отправки в Данию, а с ней отъезда за границу Петра. Екатерина писала Дашковой из Петергофа, чтобы все «держали себя смирно, так как минута действия не будет упущена». Кем не будет упущена, кто распорядится? Все словно ждали сигнала, но никто не брал на себя ответственности.
Распорядился случай. За всё время работы заговорщиков не было ни одного предательства, тайна была сохранена, и вдруг 27 июня по городу стремительно разносится слух, что арестован гвардеец Измайловского полка Пассек. Дашкова узнала об этом от Григория Орлова, который пришёл к ней домой, чтобы сообщить ужасную вещь. В это время у Дашковой был Панин. Он воспринял известие спокойно — мало ли за что арестовали Пассека, может быть, за упущение по службе. Но Дашкова понимала всю опасность происшедшего. Она тут же уговорила Орлова немедленно узнать истинную причину ареста. Если дело политическое, то это сигнал к действию. В противном случае арест грозит раскрытием заговора, пойдут новые аресты. А это крах!
Орлов узнал причину — да, арест Пассека носил политический характер. Н.И. Павленко так описывает это событие: «26 июня капрал Преображенского полка спросил у поручика Измайлова, скоро ли свергнут императора. Измайлов донёс о заданном вопросе секунд-майору Воейкову, а тот — полковнику Ушакову. В ходе открывшегося следствия было обнаружено недоброжелательное высказывание об императоре капитан-поручика Пассека. Вечером 27-го его взяли под арест».
Вот тут-то колесо и завертелось, надо было действовать без малейшего промедления. Кирилл Разумовский тут же распорядился печатать Манифест о восшествии на престол Екатерины, но для провозглашения императрицу необходимо было немедленно доставить в столицу из Петергофа. А это была не такая простая задача, как кажется. Ей могли помешать уехать, слух о заговоре мог достичь ушей императора, в конце концов, её могло просто не оказаться на месте.
Но, как пишут в романах, на небе уже было всё решено. В полночь этого же дня Алексей Орлов и Василий Бибиков уже скакали в Петергоф. Наивная Дашкова послала с Орловым записку: мол, ваше величество, этому человеку можно доверять. Екатерина была на месте — в Монплезире. Екатерина пишет: «В мою комнату входит Алексей Орлов и говорит совершенно спокойным голосом: „Пора вставать, всё готово, чтобы провозгласить вас“. Я спросила о подробностях, он сказал: „Пассек арестован“. Я не колебалась более». Про записку Дашковой Орлов впопыхах забыл. У него была другая задача. Надо было, не поднимая шума, разыскать хоть какую-нибудь карету.
Екатерина была спокойна, она умела быть собранной. Наскоро оделась, обшарпанная карета с парой лошадей уже стояла у крыльца. Вместе с императрицей поехала её камер-фрейлина Шаргородская, Бибиков и камердинер Шкурин встали на запятках, Орлов примостился рядом с кучером. И понеслись вперёд, что было сил.
В пути у Екатерины дрогнуло сердце, она увидела, как им навстречу во весь опор мчится карета. Можно было ожидать самого худшего. Но оказывается, это был Григорий Орлов. Не имея никаких известий, он помчался помогать брату спасать свою возлюбленную. Карета Григория была очень кстати, лошади старой колымаги уже выбились из сил.
