— Да, да, это правда, — подтвердила мои слова одна из женщин.
В это время к нам подошли несколько молодых парней. Учительница, увидев их, обратилась к ним:
— Слушайте, хлопцы! У нас есть в колхозе лошади? Запряг бы ты, Вася, лошадь, да и отвез этого солдата к железной дороге.
— Хорошо! Мы сейчас это сделаем, — ответили ребята и побежали запрягать в повозку лошадь.
Пока мы ждали их, женщины наперебой расспрашивали меня: кто я такой, откуда родом, о моих родителях и т. д.
Через некоторое время на улице появилась повозка, в которую была запряжена хорошая лошадь. Женщины помогли мне подняться в нее, и Вася меня повез к железной дороге. Сидеть на трясшейся и подскакивающей на каждой ухабе подводе я совсем не мог. Осколок мины в ноге давал о себе знать. При каждом сотрясении повозки я ощущал страшную боль в ноге. Всячески приспосабливался держаться в повозке, чтобы как можно меньше была эта боль. Иногда мне это удавалось. Вконец измучившись от этой тряски и боли, я спросил кучера:
— Вася! Долго еще нам ехать до железной дороги?
— Нет. Потерпите еще немного, осталось километра два.
В степи впереди нас появился какой-то населенный пункт. Эта деревня или станица примыкала южным концом к железной дороге. И вдруг Вася резко остановил лошадь и испуганно сказал мне:
— Смотрите! Там на краю хутора ходят немцы.
Я внимательно посмотрел в сторону этого хутора, но никаких немцев не увидел. Видимо, Вася боялся ехать дальше. Совершенно измученный этой тряской в повозке, я и сам был рад закончить столь адское испытание. Поэтому я сказал ему:
— Спасибо тебе, Вася, дальше я пойду сам.
Попрощавшись с ним, я слез с повозки. Вася поспешно повернул ее и, стегнув кнутом лошадь, галопом помчался к себе домой.
Проводив Васю грустным взглядом, я медленно двинулся в сторону одной из посадок, которыми были обсажены поля в кубанской степи. В хутор, где Вася разглядел немцев, я не пошел, а решил заночевать в степи.
Уже стало вечереть. Подойдя вплотную к посадке, я обнаружил, что в ней полно бездомных свиней, которые нашли ночлег под деревьями. Недалеко в степи лежали большие копны обмолоченной соломы. Облюбовав одну из них, я еле-еле добрался до нее и замертво свалился в эту копну.
Я совсем не помню, как лежал в ней. Видимо, всю ночь был в обморочном состоянии. Очнулся я только утром, когда солнце было уже высоко в небе. С огромным трудом я поднялся с соломы, которая подо мной была вся в крови. Всю ночь из раны в боку текла кровь. Потеряв много крови, я никак не мог встать на ноги. Голова сильно кружилась. Во всем теле у меня была страшная слабость. Опираясь на палку, с которой не расставался, я поднялся на ноги и пошел в сторону хутора, к которому мы ехали вчера с Васей. Теперь мне было все равно, есть ли в этом хуторе немцы или их там нет. Я не мог быть больше один, так как мне нужна была помощь людей. Несмотря на то что я уже больше суток ничего не ел, есть совсем не хотел, только очень хотелось пить. Солнце уже сильно грело, а мне было холодно.
Не успел я пройти и нескольких шагов, как в небе очень низко, почти на бреющем полете, появился немецкий транспортный самолет со своими черными крестами на крыльях. Он летел вдоль железной дороги в сторону Армавира. Никто его не обстреливал, и я окончательно понял, что своего батальона уже не догоню. А главное, что эта территория Кубани уже оккупирована гитлеровской армией.
Я вышел с поля на проселочную дорогу. Навстречу мне шел пожилой мужчина с мальчиком. Поравнявшись со мной, они остановились, и мужчина спросил меня:
— Куда же вы теперь идете? Кругом немцы.
— Я сам не знаю, — ответил я.
На мой неопределенный ответ мужчина только покачал головой и пошел дальше своей дорогой.
Подойдя к хутору, я увидел большую группу местных жителей, женщин и стариков, которые кто на тележках, а кто просто в корзинках или в руках несли какие-то предметы и шли в сторону хутора от железной дороги. Один из стариков, увидев меня, отошел от этой группы жителей и быстрым шагом подошел ко мне. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, спросил:
— Вы что, сильно ранены?
— Да, — ответил я.
— Вы, наверное, ничего не ели? Идите вон в ту хату с зелеными окнами. Это моя хата, а я сейчас приду туда.
Сказав это, он быстро зашагал в сторону железной дороги, которая мне теперь была хорошо видна.
Я подошел к той хате, на которую мне указал старик, и остановился в нерешительности у калитки невысокой ограды, которой была огорожена хата и весь двор. Увидев меня, из хаты вышла пожилая женщина с красивым приветливым лицом. Она пригласила меня зайти к ним во двор, как будто знала меня уже давно. Это меня очень изумило. Пользуясь этим приглашением, я поспешил войти через калитку во двор.
Увидев мою окровавленную гимнастерку и брюки, на которых были следы запекшейся крови, она всплеснула руками и вскрикнула:
— Батюшки! Да вы же ранены! Как же это вы дошли до нашего хутора? Боже мой, да на вас же лица нет! Скорее садитесь на эту вот лавку, а я сейчас вам принесу молока. — И она быстро ушла в свою хату.
Через минуту она уже вышла из хаты, неся в руках кринку молока и большой ломоть белого пшеничного хлеба. Поставив передо мной кринку и положив хлеб, она сказала:
— Покушайте, пожалуйста. Вам это сейчас очень нужно для восстановления силы. Да снимите же с себя эту гимнастерку и свой вещевой мешок.
Я беспрекословно выполнил все ее требования и, сидя на лавке без гимнастерки, жадно прильнул к кринке с молоком. Только теперь я понял, как хочу пить и есть.
Не успел я еще закончить свой завтрак, как на улице послышался звук идущей автомашины. Повернувшись лицом в сторону улицы, я впервые увидел немецкую военную полулегковую, открытого типа автомашину, в которой сидели немецкие офицеры. Посмотрев в мою сторону и не проявив ко мне совершенно никакого интереса, немцы проехали мимо меня туда, откуда я пришел только вчера вечером. Это безразличие немцев ко мне как-то успокоило меня, и я решил, что, видно, я им не нужен.
Кровь из раны больше не шла, но нога очень сильно болела. Мне так хотелось лечь и протянуть больную ногу. Когда снова вошла хозяйка, я ее спросил:
— Скажите, пожалуйста, нет ли где у вас такого места, где бы я мог лечь, но так, чтобы никто не знал, что вы меня приютили у себя? У меня очень болит раненая нога, и сидеть я больше не могу, а идти дальше я уже совсем не в силах.
Я понимал, эта женщина хорошо знает, что немцы делают с теми, кто скрывает раненых солдат, и поэтому ожидал от нее отказа в моей просьбе. И действительно, на лице этой женщины я увидел большую озабоченность и тревогу, но затем, справившись со своей внутренней борьбой, хозяйка дома мне предложила:
