Заканчивая письмо, Крылов с той же лукавой издевкой вновь отводил от себя обвинение в портретном сходстве героев комедии с Княжниным и его женою, подчеркивая, что целью комедии были не конкретные лица, а пороки, свойственные обществу: «Вам известно, я думаю, что предмет комедии есть осмеивать пороки, а не достоинства, и для того одни порочные должны ее страшиться и ненавидеть, а вы на меня сердитесь! Поверьте, что вас обидел не я, описывая негодный дом, который от трактира только разнится тем, что на нем нет вывески, но обидели те, кои сказали, что это — картина вашего дома».
Второе письмо, Соймонову, написал Крылов с той же неудержимой яростью при внешне вежливом тоне. В лице Соймонова он бросал вызов всей придворной знати, всему светскому обществу, которое чувствовало враждебность к себе молодого плебея и отказывалось принять его в свою среду.
«Ваше Превосходительство, милостивый государь! — так начинал письмо к Соймонову Крылов. — И последний подлец, каков только может быть, Ваше Превосходительство, огорчился бы поступками, которые сношу я от театра. Итак, простите мне, что я, имея благородную душу, осмеливаюсь покорнейше просить, чтобы удостоили открыть мне причину, которая привлекает на меня ваш гнев, толико бедственный для моих сочинений?» И Крылов перечислил все свои обманутые ожидания и несправедливости, которым он подвергался. «Бешеная семья» и «Сочинитель в прихожей», принятые Соймоновым к постановке в театре, так и не были поставлены. За свои комедии и перевод «Инфанты из Заморы» он не получил ни гроша! Даже билет на пропуск в театр у него отобран. Он зло иронизирует над «тонким вкусом» «его превосходительства», который заставил его переводить «Инфанту», глупейшую и бездарную стряпню. Он негодует, что Соймонов чинит препятствия постановке его новой оперы «Американцы», музыку к которой сочинил талантливый композитор Фомин. Он высмеивает опасения Соймонова в том, что принесение американскими индейцами в жертву европейцев может «револьтировать» зрителей — настроить их против угнетателей.
Крылов язвительно писал Соймонову, что он сделал по его указанию изменения в своей опере, и тем не менее она была запрещена после шести месяцев безрезультатных хождений к «его превосходительству». Это отрицательное отношение к своим пьесам Крылов усматривает в личной неприязни к себе Соймонова и прежде всего в его недовольстве комедией «Проказники», первоначально разрешенной им к печати и постановке: «Однако ж еще не осмеливался я подумать, чтобы я был, а не сочинения мои причиною вашего гнева, и для того имел честь быть у вас, доложил я вам, не угодно ли вам будет принять на театр комедию мою „Проказники“, которая уже у вас некогда была, и вы мне дозволили ее напечатать, когда я находился под вашим начальством; а как вы мне сказали, что вы не помните сей комедии, и я вам донес, что она написана на рогоносца, на которую столько вооружался г. Княжнин, то вы мне изволили отвечать, что вы не приемлете личности».
Это был разрыв. Вернее, война, которую начал сам Крылов. Его письма получили известность. Их читали за кулисами театра, в гостиных, в скромных актерских квартирках. Одни с сочувствием, другие с негодованием, третьи с ядовитой усмешкой. С театром теперь покончено. Рассчитывать на то, что Соймонов когда-либо пропустит на сцену пьесы Крылова, не приходилось. Более того, он стал притеснять дерзкого комедиографа и по службе в Горном кабинете. Крылову пришлось уволиться оттуда «за болезнию».
Вновь наступили тяжелые времена. Хорошо хоть, что не пришлось всего этого пережить Марии Алексеевне. Она незадолго до всех этих событий тихо скончалась. Крылов остался один с маленьким Левушкой.
Он уже не был угловатым, неловким Ванюшей, каким приехал в Петербург из Твери. Стал Иваном Андреевичем, подающим надежды писателем-драматургом, узнал превратности столичной жизни. Ему исполнилось только двадцать лет, но жизнь многому его научила. Она показала ему несправедливость общества, в котором знатность происхождения и богатство давали все преимущества одним, тогда как другие, лишенные этого, должны испытывать бедность и унижения. Она показала ему, что ни талант, ни искренность, ни доброта не ценились в этом обществе. Лишь деньги и чины, чины и деньги имеют значение! Перед ними должно смиряться. Но Крылов не смирился. Он вступил в спор с этим обществом. Он осмелился смеяться над ним, не проявив должной осторожности. Он не согласился подчиниться своей участи, добровольно занять уготованное ему скромное место в канцелярии и в литературе. Не стал сочинителем в прихожей! Поэтому его без церемоний выкинули из светских гостиных, из театра, со службы. Надо было начинать все сызнова. Нет, он и теперь не станет на сторону этих праздных, развращенных бездельем тунеядцев. Он останется с теми бедняками, которые работают за кусок хлеба. Он не будет гнаться за чинами, унижая свое человеческое достоинство, а станет неизменно говорить правду, хотя бы это стоило гонений и лишений. В своих стихах он жаловался Фортуне:
Пусть горделивый суетится,
Чтобы чинов, честей добиться;
Пусть ищет случая блистать
Законов строгим наблюденьем,
Рассудком, истиной, ученьем
И на чреду вельможи стать,
Как хочешь, будь ты так исправен,
Бесчисленны труды терпи,
Работай день, и ночь не спи;
Но если для тебя не нравен,
Останешься последним равен:
За правду знатью не любим,
За истину от всех гоним,
Умрешь и беден и бесславен.
Еще не утих шум после ссоры с Соймоновым и Княжниным, как Крылов снова оказался замешанным в громкой истории с женитьбой Сандунова. Он дружил с молодыми актерами — Силою Николаевичем Сандуновым и хорошенькой, черноглазой Лизанькой Федоровой. Лизанька обладала чудесным, звонким и чистым, как хрусталь, голосом. Она была ученицей театрального училища, но уже выступала на эрмитажной сцене. Лизанька нравилась императрице, которая гордилась ее голосом и талантом. В честь появления новой кометы императрица даже переименовала Лизаньку Федорову в Лизаньку Уранову.
Сила Николаевич перешел в петербургский театр из Москвы. Он постепенно вытеснял с первых ролей старевшего Дмитревского. Сын обедневшего грузинского дворянина, Сандунов выделялся среди актеров образованностью и редким комическим талантом. Особенно удавались ему роли ловких, плутоватых слуг, которые он исполнял с большим темпераментом, весело и задорно. Строгие блюстители нравов, правда, считали, что Сандунов играет слишком вольно, позволяя себе двусмысленные намеки и жесты. Сила Николаевич слыл поклонником женской красоты и пользовался немалым успехом у женщин. Лизанька Уранова его совершенно покорила. С пылкостью южанина он отдал ей свое сердце и галантно предложил и руку. Лизанька к этому предложению отнеслась благосклонно.
