— Странно, ни драгоценностей, ни бумаг, ни писем!
Не найдя ничего желательного у меня, они пошли в комнату Жозефины, напились там вина, наелись хлеба с фруктами и закурили папиросы. Тогда я подошла к жандармскому офицеру и сказала:
— Я никому не позволю курить в моем присутствии и, если эти господа не перестанут, я пожалуюсь графу Шувалову.
Папиросы мигом потухли, и обыск начался снова.
Они осмотрели все, за исключением секретного ящика в моем столе, где могли бы найти немало интересного для себя, и совсем перерыли комнату Жозефины, не замечая, как она под носом у них сжигала бумаги и телеграммы. Найдя у нее 7.000 франков, они взяли их с собой, говоря:
— Одно из двух, или эти деньги ваши, или ваша служанка воровка.
— Это ее деньги. Поймите, что, прослужив 6 лет у женщины, подобной мне, можно легко накопить такую сумму. Да, наконец, не лучше ли вам прекратить поиски, потому что все, что я имею, находится в американском посольстве.
Они были страшно раздосадованы, за исключением одного рыжеволосого господина, отличавшегося любезным обхождением, потому, что он, как мне сказали после, считал себя непобедимым сердцеедом.
Наконец, начальник полицейских велел мне накинуть мантилью и следовать за собой, говоря, что он отведет меня к генералу Трепову. Мне нечего было опасаться деликатного Трепова, и я охотно отправилась к нему.
И тем не менее, когда я шла по знакомым улицам между двумя жандармами, сердце во мне упало, и я невольно вспомнила о виденных мною в Нижнем арестантах, которых гнали тысячами по большой сибирской дороге.
Я все еще крепилась, но когда вступила в мрачное здание на Морской и, пройдя длинный, темный коридор, очутилась одна в большой комнате, которую тотчас заперли за мной скрипучим поворотом большого тюремного ключа, я дала волю слезам и рыдала так, что несколько тюремных сторожей, услыхав мои вопли, вошли ко мне.
— Зачем вы пришли сюда? — сказала я им, отирая слезы. — Ступайте и принесите мне ростбифу, чаю, хлеба и шампанского!
Они исчезли, а через час после этого ко мне явилась старушка Каролина (она принадлежала к тайной полиции), которая принесла мне разных съестных припасов, стараясь меня утешить и вступить со мной в разговор.
На следующее утро, встав после бессонной ночи, я спросила чаю. Каролина тотчас позвонила, но ошиблась звонком, вследствие чего ко мне внезапно вбежало несколько сбиров и бросились на меня.
— Стойте, стойте! — закричала Каролина: — я позвала, чтобы принесли чаю.
Сбиры удалились.
— Да они, видите ли, — отвечала она с заминкой, — боялись, чтобы вы не бросились от отчаяния в окно.
Я захохотала. Они не знали моего характера; я могу плакать и кричать от малейшего пореза руки, но если мне станут резать всю руку, я не разожму губ и другою рукою сама похороню отрезанную.
Между тем, один из моих слуг, согласно данной ему прежде инструкции, заявил о случившемся со мной американскому послу мистеру Jewel, который сказал, что позаботится обо мне. Не будучи знакома с ним, я была уверенна, что он, как человек демократических принципов, не потерпит ареста и обыска американской гражданки без предъявления ей обвинения и даже без всякого объяснения. Во всякой другой стране правительство, задумав арестовать иностранца, предупреждает об этом посольство нации арестованного, конечно, если последний не обыкновенный преступник; но это, по-видимому, неизвестно в России.
Посланник запросил Трепова письмом, где я нахожусь и за что арестована. Ему не отвечали. Он послал другое, более настоятельное письмо. Ему ответили, что я нахожусь в отличном помещении и что за мною хороший уход, но вопрос, где я, остался без ответа. После этого он обратился к Шувалову и получил в ответ то же презрительное молчание. Тогда Jewel, посоветовавшись с представителями прочих наций и решив, что если меня не освободят или не дадут удовлетворительного объяснения причин моего ареста, созвать особое совещание для обсуждения вопроса, как следует поступить дальше. Они не могли допустить подобного обращения со своими согражданами, и мое приключение послужило для них предлогом определить свои права с большей точностью и обезопасить своих соотечественников от русских полицейских западней.
После этого посланнику поспешили заявить, что я жива, здорова, ни в чем неповинна и скоро буду освобождена.
А тем временем со мною вступили в переговоры.
Вскоре после ухода сбиров ко мне явился посланный от графа Шувалова господин, весьма приличной наружности, и, немного помявшись, сказал:
— Сударыня, вам, конечно, тяжело и неприятно находиться в таком положении, но разве вы не предвидели, что рано или поздно это должно было с вами случиться?
— Нет, я не понимаю, на что вы намекаете.
Он с минуту помолчал и потом пошел прямо к цели.
— У вас есть драгоценности, письма, ценные бумаги.
— Ну, так что же?
— Вручите все это мне.
— Очень сожалею, что не могу исполнить ваше желание.
— В таком случае, я ухожу, чтобы дать вам время подумать.
Часам к трем он снова явился.
— Все, что я имею, находится в американском посольстве; ступайте туда и осмотрите. Мне скрывать нечего.
— А что же у вас там хранится?
— Письма, обязательство великого князя на 100.000 рублей, его духовная и больше ничего.
На другой день, утром, я снова увидела его и заявила о своем желании повидаться с кем-нибудь из членов американского посольства. Он отвечал, что это невозможно, пока я не отдам ему все мои письма и бумаги. Я решительно отказала: тогда он спросил:
— За какую сумму согласилась бы я уступить обязательство великого князя и его духовную?
Это предложение было внушено отцом Николая. Император приказал, чтобы обязательство великого князя было выполнено полностью, потому что, зная характер Николая, он считал, что я вполне заслужила эти деньги, но отец Николая, пользуясь моим положением, хотел что-нибудь у меня выторговать.
Я решила не уступать своих прав, но, мысль, что мое упорство может повредить Николаю, заставила меня изменить это решение, и я согласилась получить только половину вышеназванной суммы, а так же уплатить деньги за бриллиантовое украшение, подаренное Николаем и уже находившееся в руках его отца. Говорят, что я поступила глупо, но у меня уже не хватило сил терпеть. Я была одна, взаперти, не зная, когда меня выпустят, и что со мной будет; лишенная свиданий с несчастным Николаем и, не имея возможности ни с кем посоветоваться.
Наконец, после многих передряг, на пятый день моего заключения меня отвели домой. Но дома у меня были полицейские и Каролина с обязательством никого не допускать ко мне и прервать всякие сношения с внешним миром. Я сообщила об этом мистеру Jewel, и ему обещали, что сбиры будут переведены в нижний этаж дома, с обязательством, однако следить за мной и следовать всюду, пока я буду в России. Затем меня известили, что ко мне заедет граф Л., чтобы окончательно уладить мое дело. Это был мой хороший знакомый, один из видных представителей «серебряной старости», с которым я познакомилась на первом ужине в России и постоянно находилась в дружеских отношениях.
