Смуглый индиец обладал обширными знаниями полезных тропических растений и способов их выращивания. Это пригодилось нам, прежде всего, во время продвижения по тропической низменности, куда мы периодически выходили. Наша экскурсия превратилась в настоящие курсы разведения оливковой пальмы, гевеи, кофейного куста, банана, тапиока, ананаса. Меня снова, как когда-то на Амазонке, удивляла протейская сила бурой, перебродившей земли, и опять же вегетативная, затухающая жизнь разбросанных вокруг по чаще хижин. Тут время отступает, и почти исчезают желания, жизнь становится растекающейся от гнетущего зноя грёзой.
На дороге, посреди поляны, стоял индуистский храм, небольшое каменное строение, оценить возраст которого было сложно. Впрочем, на меня он произвел впечатление древнего. Очевидно, он был святилищем батраков, которые ухаживали там за деревьями и цедили из них сок. Архаичными показались уже животные, стоявшие по бокам от входа — кабан и бык. Они были повернуты головой не наружу, как перед нашими соборами, а к алтарю. Это знаменательный признак. Особая хижина прикрывала статую всадника: под брюхом его лошади притаилось демонообразное существо. Широкие поводья были украшены разноцветными стеклышками. В стороне располагались маленькие очаги для жертвенных животных. Перед алтарем с мифическими фигурами стояли наполненные белыми цветами чаши. Могучий куст плюмерии[90] был, видимо, посажен для принесения этих даров. Перед ним пруд с кувшинками, глаз этой поляны, вокруг камыш и лотос — ресницы. Было тихо, не видно ни единого человека, но ясно ощущалось наличие царящей силы. Тут раскрывается сердце, запертое в наших бетонных колодцах.
* * *
Куала-Лумпур — столица Селангора и Малазийского Союза, с новыми государственными зданиями, например, парламента и университета. На въезде в город мы остановились перед музеем, который в любом отношении достоин похвалы. По обе стороны широкой поднимающейся лестницы бьют фонтаны, внутренние помещения оборудованы кондиционерами. Три больших раздела с этнографическими, экологическими и естественно-научными коллекциями.
Нам пришлось удовлетвориться неторопливой прогулкой, ограничившись первым разделом с сокровищами, которые едва ли встретишь где-то еще. Здесь мое внимание привлекли в первую очередь всего два экспоната: изображение церемонии обрезания и малайский театр теней.
В фигурах натуральной величины очаровывает мгновение, когда принц появляется для обрезания перед специально возведенным роскошным шатром. Он восседает на троне, который несет огромная птица. У входа его поджидает служанка, держащая в руках закрытое блюдо. Внутри шатра группа людей ждет перед ложем, на котором должна свершиться церемония. Над ним, как маленький шатер, натянут балдахин. Всё, до мельчайших деталей, обставлено с предельной роскошью, окружено мифически-демоническим блеском. Это создает впечатление, будто принимаешь участие в высадке в волшебное царство Солнца. Место и час, без сомнения, тоже определены в соответствии с астрологией.
Театр теней давно занимал мою фантазию, поскольку Фридрих Георг[91] со страстью изобразил его в турецком варианте, «Каракусе»[92]. Фигурки, вырезанные из олова и подвижные в сочленениях, управляются двумя игроками. Тени падают на стену из светлого материала, которая отделяет внутреннюю часть театра от зрителей. Актеры сидят перед скамейкой, где лежат уже приготовленные dramatis personae[93], которые двигаются с помощью нитей. Рядом третий участник, перед которым стоят тарелки с пищей и курениями. Он, пожалуй, является главной персоной, которая должна сопровождать спектакль попеременными жертвами. И еще произносить заклинания.
* * *
Когда мы попадаем в сферу влияния чужой культуры, как здесь — малайской, то первое впечатление оказывается сильнее, чем то, которое мы получим в результате долгого пребывания и изучения. Внезапность, «le coup de foudre»[94], потрясает душу.
Здесь это был солярный блеск с его покоем и сверканием и одновременно сильным, угрожающим демонизмом, непредсказуемым нападением, как нападение тигра из камышей. Индуистская основа дремлет и просыпается под наслоениями, привнесенными Буддой, Мохаммедом и Христом, арабскими и европейскими завоевателями. Этот мир с исторической и литературной точки зрения считается двойственным. Коррупция относится к правилам игры, более того, является удовольствием; только европеец гибнет от нее как от болезнетворного микроба. Джозеф Конрад настолько точно схватил ее в своих романах, что даже их чтение помогает перенести эту инфекцию.
* * *
Я надеялся, что Александер сводит нас в один из китайских ресторанов, куда зазывают вывески с ярко-красными крабами. Он же посчитал более уместным поехать в большой, построенный в колониальном стиле 1880 года отель, в чрезвычайно высоком обеденном зале которого прислужилавала вереница китайских официантов. Картины, висевшие там, тоже соответствовали эпохе: площадь Святого Марка в Венеции, faraglione[95] на Капри и, предназначенный, видимо, для охлаждения взора, портрет Наполеона на Березине. «Crabs» мы все-таки получили; после того как мы расправились с адски острым супом, они были фламбированы рядом со столом.
Но прежде — в маленькой современной мечети на речном берегу. Сняв обувь, я прошелся там между группами спящих, беседующих и молящихся. Мне снова бросилось в глаза, сколь основательно устраиваются здесь посетители. В рамадан, как мне случилось наблюдать в Дамаске, это превращается в почти непрерывное присутствие.
В саду мечети отдельные могилы, между ними кусты цветов, среди которых самая большая орхидея из когда-либо виденных мною: вытянутая на манер наших вечнозеленых роз, орхидея-ванда с сотнями цветов, свисающих фиолетовыми метелочками. При виде ее мне пришел в голову диалог, который много лет назад состоялся у меня с Доном Каписко[96], когда мы рассматривали похожую метелку в витрине цветочного магазина в Штеглице.
«Взгляните на нее — разве это не максимум эротической силы?»
«Да, отвратительно», — ответил он.
* * *
После трапезы — к Банту-Кавес, большим сталактитовым пещерам в окрестностях столицы; слово bantu по-малайски означает «камень». Более трехсот ступеней ведут наверх к скалистой вершине. Внизу индийские нищие собирали милостыню в латунные тарелки.
Штирляйн и Райнхард (так зовут стюарда) предприняли подъем, в котором я не участвовал, поскольку обнаружил внизу небольшой пруд, флора и фауна которого сулили мне многое — ожидание, которое не разочаровало. Здесь же летал китайский скакун[97]. Я принес из машины сачок, хотя солнце палило так жарко, что я, что случается редко, по возможности держался в тени.
