Самая ответственная иллюстрация для меня была — Борис и Юродивый, кульминационный момент всей трагедии. Поэтому я выбрал разворот — одну из самых больших иллюстраций. Здесь Юродивый обвиняет Бориса при всем народе в преступлении, и Борис не оправдывается, а смиряется с обвинением.
Надо сказать, что изображать Бориса, его смятение, было трудно. Помогли, как аккомпанемент, лица бояр, и гневные и недоумевающие, и ритм шапок, делающий фриз (некий ритмический ряд) из лиц.
Народ смотрит недоумевающе то на Юродивого, то на Бориса, слепой слушает и не верит ушам, стрельцы тоже недоумевают.
Из трудных страничных иллюстраций был еще монолог Бориса. Я поместил фигуру Бориса у самой рамы, и это чем-то мне помогло.
Затем — смерть Бориса. Ее выразить трудно — он умирает и говорит с сыном.
Довольно значительными для иллюстрирования трагедии — для раскрытия ее смысла — получились малые развороты: корчма и сцена у Лобного места.
Наряду с большими иллюстрациями я сделал много мелких иллюстраций в тексте, изображающих разные моменты: Чудов монастырь, крестный ход, разговор Шуйского с Воротынским и монолог Григория; потом Шуйский с Пушкиным и Шуйский у Бориса; затем Лжедмитрий с Курбским, он же с поэтом и он же с пленным.
Потом изображение поляков: Мнишек и Вишневецкий. Бегущие русские воины, их спор с Маржеретом; разговор Бориса с Басмановым; лагерь Басманова; Басманов и Пушкин. Словом, много иллюстраций, передающих разные моменты.
За описательным материалом я обратился к современному Годунову писателю — Ив. Мих. Катыреву-Ростовскому.
В древней русской письменности был очень распространен словесный портрет, и часто мы находим и лаконичное и выразительное описание какого-нибудь лица, — прямо удивляешься выразительности.
У Катырева-Ростовского, который жил во время Бориса, видался с ним, есть словесные портреты всей семьи Бориса, и Гришки, и Шуйского. К Борису Годунову он пристрастен, он его превозносит, так что портрет его не конкретный, а приподнятый, отвлеченно-изобразительный.
О Ксении, дочери Бориса, он очень ярко пишет:
«Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица суща, отроковица чюдного домышления. Зелною красотой лепа, бела велми, ягодами румяна, червлена губами, очи имея черны великия, светлостью блистаяся. Когда же в жалости слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостью зелною блисташе. Бровми союзна, телом изобилна, млечною белостью облияна, возрастом ни высока, ни низка, власы великия имея черны, аки трубы по плечам лежаху… Воистину во всех женах благочиннейша, и писанию книжному навычна, многим цветуща благоречием»[3].
Таким образом, Ксения для меня становилась совсем живой…
Затем портрет Григория. Его многие описывали. Но вот у того же Катырева-Ростовского: «Рострига же возрастом мал, груди имея широки, мышцы толсты. Лицо же свое имея не царского достояния, препростое обличие имея, и все тело его велми помраченно. Остроумен же паче и в научении книжном доволен, дерзостен и многоречив зело, конское ристание любяше, на враги свои ополчитель смел, храбрость и силу имея, воинство же велми любяше[4].
И, наконец, Василий Шуйский, который много раз фигурирует в этой трагедии:
„Царь Василий возрастом мал, образом же нелепым, очи подслепы имея; книжному поучению доволен и в рассуждении ума зело смыслен; скуп велми и неподатлив; ко единым же к тем тщание имея, которые во уши ему ложное о людях шептаху, он же сих веселым лицом воспринимаша и в сладость их послушати желаше. И к волхвованию прилежаше…“[5]
Все это служило мне материалом, и на основании его я искал и создавал типы, нужные мне.
Для Бориса Годунова я взял красивое и выразительное лицо, выдававшее тюркское происхождение.
Образ Бориса проходит через всю книгу, начиная с воцарения и кончая смертью. И через всю книгу проходит образ Лжедмитрия, начиная с беседы с Пименом и кончая сценой с пленным. Важное место занимает Шуйский, начиная с разговора с Воротынским в большом развороте, где он отрекается от своих слов, и кончая сценой в Думе, где он слушает рассказ патриарха. [6]
Пушкин составил трагедию из картин. Я самовольно расчленил эти картины как бы на шесть сцен и выделил некоторые иллюстрации, которые начинают эти сцены как заставки. Это помогло оформить всю книгу, так как расчлененное легче свести к цельности.
Большие и малые иллюстрации я сопроводил орнаментом, стараясь ритмом и сюжетом орнамента передать подоплеку того, что происходит. Орнамент, сопровождающий трагедию — смерть Бориса, носит мрачный характер; сопровождающий сцену у фонтана — легкомысленный, польский; а вот у Пимена орнамент суровый, и т. д.
Надо сказать, что орнаментальная передача темы подобна музыкальной. Иногда не совсем даже понятно, чем передается то, что нужно. Рассказать это словами, как и музыку, трудно.
Вот так я оформил всю книгу.
Как я оформлял "Маленькие трагедии" Пушкина
Я был счастлив, когда меня позвали в Государственное издательство художественной литературы и предложили выбрать, какое я хочу литературное произведение, и оформить книгу. Я давно мечтал иллюстрировать "Маленькие трагедии" Пушкина и оформить эту книгу.
Я выбрал "Маленькие трагедии", и издательство согласилось их издать.
Я начал оформлять книгу.
"Маленькие трагедии" — это кубок, наполненный страстями, необузданными желаниями, — "громокипящий кубок", по выражению поэта Тютчева.
В таких вещах, как "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери" страсть старается себя возвысить и таким образом как бы облагородить, оправдать высокой целью и жизненными обстоятельствами.
В "Каменном госте" любовная игра приводит к настоящей страсти и даже к настоящей трагедии, когда Дон Гуан вызывает Каменного гостя.
В "Пире во время чумы" страсть сочетается со страхом смерти и с высокими чувствами, говорящими о бессмертии:
"Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог".
В силу такой выразительности "Маленьких трагедий" и в силу их страстности я решил, что одни иллюстрации не смогут выразить это, и добавил еще линейки вверху страниц с масками, которые изображают действующих лиц. Таким образом, мне казалось, что чувства передаются во всей книге, от страницы к странице, а не только от иллюстрации к иллюстрации.
