Речь зашла о ясновидящем Алексее. Я как-то вскользь заметила:
— Он предсказал мне, что я никогда не буду счастлива.
— Это потому, — сказал де-Л., — что когда счастье явится к вам, вы оттолкнете его с тем же самым беспечным и спокойным видом, который мне в вас уже знаком.
Он сказал мне в тот вечер еще многое другое и делал при этом довольно прозрачные намеки: он знал, что я предупреждена о его намерениях. Так, когда я сказала, что не люблю республиканской Франции и хочу уехать отсюда, он ответил:
— В таком случае, вам следует, наоборот, оставаться здесь, чтобы изгнать из Франции эту республику.
— Что же я могла бы сделать? Конечно, я употребила бы все свои силы, если бы могла оказаться полезной, но…
— Вы могли бы многое сделать. Но для этого необходимо одно условие.
— Какое? Что именно?
— Этого я вам не скажу.
Надо было слышать, как он произнес эту фразу! А тон, ведь, делает музыку!
Когда в сотый раз заговорили о моем «твердом характере», я почувствовала порядочную досаду. Не желая выдать себя взглядом или жестом, я произнесла спокойно и настолько громко, чтобы все слышали:
— Мне кажется, что нельзя честно прожить свою жизнь без некоторой доли твердости характера.
Эти слова произвели такое впечатление, словно все кресла, где сидели гости, оказались внезапно утыканными булавками.
— О, как это справедливо! — раздалось со всех сторон.
— Вы романтик? — спросил Л.
— Что вы понимаете под этим? Ведь есть тысяча видов романтизма.
— В присутствии такого ума приходится признать себя наперед побежденным, — лицемерно, а, быть может, и искренно сказал молодой человек.
Затем последовали восклицания вроде: неслыханно! чудесно! и т. д. и т. д.
Глупцы! Они думают, что имеют дело с богатой «иностранкой», тщеславной, упрямой, которой легко вскружить голову… Они напали на Кассаньяка, называя его прекрасным, несравненным Паоло. Да, Паоло — страшилище черни, — человек, всегда имеющий при себе кастет и пистолеты. В его отеле, действительно, устроено такое зеркало, с помощью которого он видит всех, кто приходит к нему, устроена и акустическая труба, в которую он дает вам знать, что его нет дома.
А вы, жалкие кретины, как смеете вы сравнивать себя с ним? Как смеете вы выставлять его в смешном виде, притворяясь, будто поете ему дифирамбы?
Он честен, благороден и храбр — этот Паоло. Его называют машиной, которою двигает тщеславие! Да, если бы вы хоть немного уважали его, вы не выбивались бы так из сил, чтобы умалять его достоинства!
Молодой вылощенный Л. как-то сказал, что сестра его вышла замуж в шестнадцать лет.
Я удивилась, сделала жест удивления и отвращения.
— Так рано!.. Я выйду замуж не раньше, чем мне минет 25 лет.
Вообще я так много говорила в этом духе, что молодой человек стал, наконец, распространяться о бабочках, которые обжигают себе крылышки, о предосторожностях, которые необходимо предпринимать и т. д. и т. д.
Так вот как, господин француз! вы полагали, что имеете дело с экстравагантной девицей и — скажем прямо — богатой иностранкой! Но какого же вы мнения об иностранках? Ну, да это все равно. Что и говорить! Они, действительно, заслуживают, чтобы о них так думали. Но я не подхожу под общее правило. Я не русская, не иностранка, — я принадлежу, я равняюсь только себе самой. Я — то, чем должна быть женщина с моим честолюбием… и теперь наступила минута удовлетворить его… Так подождем же немного!
Мама была уже в постели, когда я вернулась. Я присела к ней на кровать. Вдруг у меня мелькнула мысль, которая заставила меня вскочить.
— Мне кажется, что г. де-Л. делает мне предложение — и довольно прозрачно?
— Да, конечно…
— Ему 27–28 лет, у него черная борода.
— Ну, так что-же?
— А вспомните-ка предсказание Моро. Четыре месяца тому назад она сказала: «В скором времени вам сделает предложение человек 27–28 лет, с черной бородой». Что вы на это скажете?
С этой минуты я опять ожила. Ах, если бы исполнилась только половина того, что она мне предсказывала!..
Она так настойчиво обещала мне всего, чего только можно желать!..
Понедельник, 28 ноября 1876 г.
Я ненавижу Париж. Может быть эта ненависть и исчезла бы со временем, если бы не эти парижские «courses» по магазинам…
В половине восьмого я поехала на обед к Бойдам. Вчера Берта пригласила меня.
Они в первый раз видели меня близко. За то же и получила я целую кучу комплиментов — и вполне заслуженных… Превозносили все — и талию, и руки, и волосы… Берта только и говорит, что о дочери княгини Лизы Трубецкой, салон которой хорошо известен в Париже. Давно уже я не встречала таких веселых, милых и простых людей. Этот вечер освежил мой ум. Я возвратилась в наш «великолепный бельэтаж Grand-Hotel’я» успокоенная и в лучшем расположении духа.
Мне принесли список депутатов при фамилии каждого из них была приложена краткая характеристика. Вот несколько силуэтов оттуда.
Об отце Л. отзываются с уважением и почтением. Ему отдают справедливость за все благодеяния, которые он оказывает своему департаменту. О сыне его сказано:
«Двадцати восьми лет, Сегре (департамент Мен и Луары), 7313 голосов. Генеральный советник, холост. Говорят, от выбора его в палату зависит успех его притязаний на одну очень богатую девушку… Непримиримый бонапартист, опирающийся на демократию, словом — сын своего отца. Лицо его похоже на лицо младенца-семинариста, которому нацепили усы и лорнет. Всегда носит под мышкой министерскую салфетку… Никогда не расстается с нею… Проходит ученический искус».
Вот силуэт Гранье де-Кассаньяка:
«Внимание! Это настоящий коллега и ученый в высшем значении этого слова. Гранье де-Кассаньяк принадлежит к гасконской аристократической семье. У него долго оспаривали дворянский титул, но без всяких оснований: его дворянские грамоты в полном порядке и т. д.».
«Поль Гранье де-Кассаньяк — сын, 32-х лет, Кондом (департамент Жер), 9818 голосов. Журналист. Холост. Все его состояние — его доброе толедское перо. Это литературный Артаньян. Высокого роста, силен, с открытым лицом, с лихо закрученными усами и черными, густыми волосами. Смуглое лицо, живые глаза, жесты, произношение и храбрость — все выдает настоящего гасконца. С преданностью солдата служил империи. Служит ей и теперь, но как непослушное и заблудшее детище. Очень резок в полемике, даже слишком резок для человека с политическими видами. На его вспыльчивость и молодость сильно рассчитывают, чтобы вызвать скандал в новой палате».
«Надеются, что он сделается Артаньяном трибуны, как до сих пор он был Артаньяном прессы. Г. де-Кассаньяк отлично может и не оправдать этих предсказаний. Теперь, когда он оставил прессу, чтобы выступить на серьезной арене политики, мы не удивимся, если увидим в нем много перемен. Мы не удивимся, если он окажется похожим на тех сыновей из «порядочной фамилии», которые в последний раз собирают за хорошим ужином своих друзей, чтобы проститься с холостой жизнью, а там становятся прекрасными мужьями и образцовыми отцами семейств. Господин дё-Кассаньяк еще с 1869 г. награжден орденом почетного легиона. Он сражался при Седане и в Германии был взят в плен.
