— Хочешь, я тебе сейчас сказку одну прочту, написал ее золотой человек, он за народ всей душой стоит, народу глаза на правду открывает.
— А ну, давай. Эй, ребята! — закричал Агафонов рабочим, закусывающим за столиками. — Слушай сюда, да не гомоните.
Рабочие замолчали, с интересом ожидая, что будет дальше.
Халтурин немного смутился, ведь это было его первое «публичное выступление» среди настоящих рабочих людей. Рабочие ждали, Агафонов подпер ладонями подбородок и смотрел Степану в рот.
Халтурин достал из кармана тетрадку, где была переписана «Сказка о копейке», сочиненная Сергеем Кравчинским. Начал читать, голос от волнения прерывался, иногда глох или внезапно звучал звонкими, чистыми нотами;
— «…Стал черт думать крепкую думу: как бы ему испортить род человеческий. Семь лет думал черт, не ел, не пил, не спал… и выдумал попа. Потом еще семь лет думал и выдумал барина. Потом еще семь лет думал и выдумал купца. Тошно тебе жить от помещиков, попов и начальства всякого, а от купцов да мироедов и того тошней. Содрал с тебя поп поросенка, а купец уже тут как тут: один содрал с тебя улей меду, а другой так и портки с тебя снял. Заставил тебя барин плотину чинить, а купец уже тут как тут — сруби ему избу. Поп сдерет блин, купец — каравай. Барин сдерет сноп, купец копну…»
— Вот я и говорю, под помещиком да попом легче живется, чем под купцом! — воскликнул, не дослушав до конца сказки, здоровенный детина в лаптях, черной косоворотке, подстриженный в кружок. В нем все выдавало вчерашнего крестьянина, еще не освоившегося с жизнью в городе, с работой на заводе.
— По сказке выходит так… — растерянно протянул Агафонов и недоумевающе посмотрел на Степана.
В первый момент Степан даже растерялся, он никак не ожидал такого вывода из сказки. Для него самого вывод был ясен, хотя автор и не сформулировал его. Но через секунду Халтурин понял, что эти рабочие, недавно пришедшие на завод из деревни, никогда ничего не читали, не задумывались над будущим, ни о чем не мечтали, кроме как бы землицы побольше приобрести да податей уплачивать поменьше. Жизни же без барина, без попа они себе просто не представляли.
Между тем в трактире воцарилась настороженная тишина. Если б Степан не был так взволнован, то, наверное, заметил бы, как несколько пожилых рабочих прятали в усы добродушные улыбки, с хитроватым любопытством поглядывая на Халтурина — как он вывернется. Но Степан видел только растерянный, недоумевающий взгляд Агафонова, а в ушах звучали его безнадежные слова: «выходит так…»
— Да нет же, не выходит, ужели ты не понял, это же так просто. Никто с тебя ни порося, ни караваев, ни копен брать не будет, когда всех попов, бар да купцов в шею прогонят. А кому гнать-то, дяде? Нет, брат, если ты, я, все мы за них не возьмемся, сами они не уйдут.
— А может, и без нас выгонят, студенты да земцы всякие, они грамотные, знают, как за бар браться? — Степан обернулся на голос. Перед ним оказался плотный стройный рабочий. Высокий лоб закрывала копна белокурых спутанных волос, рубаха на груди была расстегнута, глаза смотрели с откровенной насмешкой.
Степан взорвался. При всем его уважении к интеллигентам, революционерам-народникам Халтурин не верил, что они могут обойтись без народа и прежде всего без рабочих. По этому поводу Степан не раз спорил с Котельниковым. Тот прямо обвинял Степана, что он «недолюбливает интеллигентов». Но это было не так. Халтурин умел отличать модный революционизм от искренних революционных убеждений. И если у Халтурина была известная настороженность к интеллигенции, то это было просто недоверие рабочего к представителям угнетающего класса, а не революционера к товарищу по борьбе.
Халтурин хотел было отчитать белобрысого рабочего, но, еще раз взглянув на него, вдруг понял, что перед ним типичный недоучившийся студент из числа тех, кто бросил учебные заведения и ушел в народ, работая на фабриках, в мастерских, засев писарями в волостных правлениях. В Халтурине заговорил молодой задор, он чувствовал, что может помериться силами с этим переодетым студентом.
— Ваш брат, студент, играет в революцию, устраивает вспышки, пока в университете учится, а как добьется диплома, то и забывает о том, что проповедовал в студенческие годы-то.
Рабочие сочувственно загудели, им явно понравился этот молодой задорный малый, так ловко осадивший переодетого студента. Между тем белокурый не обиделся, а, весело хлопнув Степана по плечу, подсел к его столу.
— Давай-ка, брат, поближе знакомство сведем, я тут всех знаю, а вот тебя приметил впервой. Как звать-то?
— Халтурин, Степан.
— Ну, а меня Андреем. Ты, брат Степан, не то место выбрал, чтобы сказочки такие читать. Это тебе не про попа и балду, тут недолго и самому без головы остаться. Заходи-ка ко мне, побеседуем.
Халтурин с интересом рассматривал нового знакомого. Теперь он уже не сомневался, что перед ним студент, разночинец, и даже его нарочито простоватая речь не могла обмануть Степана.
— А где ты работаешь?
— У Голубева, слесарем.
— А учился где?
Андрей опять засмеялся. Ему нравилась настойчивость нового знакомца, его верный глаз на интеллигента.
— Так и быть, скажу. Из студентов я, учился сперва в Гатчинской учительской семинарии, а потом в Петербургском учительском институте. Только не доучился, с первого курса на завод ушел.
Халтурин понимающе кивнул головой. Ведь и он не окончил Вятское училище, ушел, чтобы заниматься насаждением революционных, а не сельскохозяйственных и технических знаний, к чему его готовили.
Так произошло знакомство с Пресняковым, а уже через несколько дней Степан сделался членом общества друзей, куда входили наиболее передовые и влиятельные рабочие столицы.
На квартире Андрея Корнеевича Преснякова, жившего на Выборгской стороне, Степан познакомился с рабочими. Здесь бывал Степан Андреевич Шмидт, слесарь с Балтийского завода. Халтурин любил с ним разговаривать. Степан Андреевич, бесспорно, был одним из самых образованных рабочих своего времени. Он не только много читал, но охотно делился приобретенными знаниями. Одним из первых среди рабочей «интеллигенции» Шмидт прочел первый том «Капитала» Маркса и стал пропагандировать его экономические идеи. Среди членов общества друзей оказался Дмитрий Смирнов, а также Алексей Петерсон с патронного завода, токарь с завода Макферсона Василий Шкалов, слесарь с Балтийского Александр Фореман, Николай Обручников и другие. Среди этих передовых рабочих окрепли и проявились во всем блеске скрытые до поры до времени способности Халтурина. Степан не любил «душевных излияний», близко сойтись с ним можно было только на деле. В этом отношении Халтурин ничем не отличался от большинства рабочих, которым вообще некогда вдаваться в те бесконечные собеседования, которыми любит услаждаться «за чаем» «интеллигентная» публика, выворачивая наизнанку душу. Это не значило вовсе, что Халтурин не любил побеседовать, нет, но никогда в разговоре Степан не изображал из себя парня «душа нараспашку». Более того, Халтурина можно было назвать человеком сдержанным. Даже среди рабочих во время кружковых собраний Степан выступал редко и неохотно. Но если дело не клеилось или когда собравшиеся говорили что-нибудь несообразное, уклонялись от предмета обсуждения, Халтурина прорывало. Без лишних слов, просто, толково, но горячо, он как бы резюмировал выступление, и, как правило, после него говорить уже было не о чем.
