Потом начали носить из квартиры Анастасии Васильевны закуски… Что там было! Нет, мы не можем умолчать и должны хоть частично перечислить, что там было! Булки: к чаю, в бумажной форме, превосходная, бесподобная, быстро съедобная, на белках, на сливках, заварная, без яиц и масла, которая долго не черствеет, легкая… Ах, довольно! Караул!!! Но нет, – еще несут булки: большую, домашнюю, петербургскую, английскую, польскую, русскую, шоколадную, с шафраном, желтую, или крендель, на миндалях… Нет, довольно! Это же булки, но потом начали носить: сахар с ванилью, сахар с ванилью, приготовленный другим способом, сахар с запахом розового масла, сахар с апельсинной или лимонной цедрой, сахар с запахом флер д'оранж… Бабки: из разных сухарей, из ржаных сухарей, миндальная мучная, миндальная обыкновенная, миндальная необыкновенная, снежная, шоколадная. Нет, мы отказываемся наотрез дальше перечислять! Скажем только, что был даже принесен примус, если кому-нибудь захочется разжаренного или подогретого.
К восьми начали сходиться. Раньше всех пришел беспартийный член правления Трофим Захарьевич, потом некоторые служащие, а еще потом пошли все в ряд – и имеющие отношение к союзу и не имеющие никакого отношения. Кое-кто успел заглянуть в торговый отдел, обратил внимание на скакающие вопросительные и восклицательные и…
Бог ты мой! как бегает, как метушится Анастасия Васильевна! А Катя, а Нина, а Маруся Карасик! Они, как павы, плавно-плавно ходят под руку и восхищаются делами рук своих и Анастасии Васильевны. Пришли еще некоторые девицы, дамы, освежили райсельхозсоюзовское общество, томно-томно посматривают на мужчин, как бы приглашая, маня, желая взглядами близко-близко сойтись душами, чтобы поделиться, посочувствовать и получить сочувствие. А мужчины! Гордиенко, например, улыбается и смеется так, как никогда его не видели. Как приятно лежит на нем черненькая сатиновая рубашка под кавказский поясок; брюки галифе, хромовые сапоги со скрипом и на голове чубчик… Ах, какой приятный чубчик! Гордиенко тоже зашел в торговый, взглянул на вопросительные и восклицательные знаки, но не пил. Не только не пил, но он проявил великодушие, какого от Гордиенка никто не ожидал!
– Смотрите, Анастасия Васильевна, чтобы с тем вот не втюпаться!
– Хи-хи-хи… – ответила Анастасия Васильевна, в душе любуясь прелестным Гордиенком.
Фу, ты пропасть! Всех затмил нам Гордиенко, так, как говорят на Украине, «забив баки», что из-за него совершенно выпустили из виду остальное мужское общество! Ну, вот вам, – возле двери, в задумчивости, стоит т. Петров: галстука он не носит, считает это предрассудком; он, т. Петров, гордо посматривает кругом и готов в каждую минуту, в любую секунду говорить с вами на любую тему: о политике, о математике, о паровозостроении, о Пулковской обсерватории, о японском микадо. О чем хотите! Вот только-только мимо него пробежала Анастасия Васильевна и сказала ему, между прочим, что много людей собралось.
– Общество, тас-зать, есть двигатель, значит, нашей общественности, но, значит, которая, не признавая… – начал, было, Петров.
– Да? – спросила Анастасия Васильевна, мило улыбаясь и не слыша, что т. Петров говорит, ибо ей надо было бежать к председателю Шатунову, который только-только вошел в бухгалтерию.
А Шатунов! О-о… Нет, мы отказываемся его описывать! Но если бы вы увидели, как т. Шатунов встретился с Анастасией Васильевной в дверях и как он отступился, давая ей дорогу, то вы бы обомлели! Сколько деликатности! Единственно что немного испортило его движение и жест – это то, что Анастасия Васильевна и не думала проходить мимо т. Шатунова, – она именно направлялась к нему, к т. Шатунову.
– Ась? – наставил ухо т. Шатунов к лицу Анастасии Васильевны. Но нет, – Анастасия Васильевна ему ничего и не говорит, она только приятно улыбается, расставив красиво руки, как расставляют молоденькие утята крылышки, когда им жарко.
Один Иван Григорьевич не имел такого сияющего вида, как все остальные: он запустил бороду, осунулся и даже ленточка в украинском стиле сползла с вышитого воротничка. Видно человек даже в зеркало не посмотрел, когда шел на вечер. Иван Григорьевич злобно посматривал по сторонам, и Анастасия Васильевна решила к нему не подходить, чтобы не нарваться на дерзость.
Петр Степанович тоже приехал и, видно, заглянул уже в торговый отдел: больно уж шибко он увивается возле Кати, Нины и Маруси Карасик, особенно возле Кати, так и сыпет комплименты, так и сыпет…
Вообще же все общество, как мужчины, так и женщины, в этот вечер собрались такими нарядными, выбритыми, напудренными, надушенными, и все, видать, в отличном настроении. На вечеринке как будто бы люди переродились! Какие все приятные! Ох, как приятен и деликатен Краулевич! Только предупреждаем, мы очень уважаем т. Краулевича, не только как партийца, но и как человека. Нина и Маруся Карасик несколько раз уже бегали вниз, к сторожихе, чтобы поправить волосы, подпудриться и прорепетировать выражение глаз. Особенно же Краулевич пленил собой всех девиц и дам, севши за пианино, что из флигеля принесли, – тоже от бывших хозяев. Аккордами Краулевич проверил пианино, потом взял что-то так легко-легко… Потом заиграл что-то грустное-грустное… Ну, тут все умерли! Катя стала задумчиво смотреть на розовый абажур керосиновой лампы, Нина вперила глаза в Краулевича и не сводила их во все время игры, Маруся Карасик метала молнии и злилась, вероятно, что Краулевич на нее меньше всех обращает внимание.
Потом сели за стол. Потом председатель произнес речь об успехах союза; выступал т. Петров, что-то неопределенное промямлил Трофим Захарьевич и некстати расплакался Петр Петрович. В своем углу он горько сквозь слезы жаловался:
– Кто поставил на ноги союз, а кто лавры пожинает!
Также некстати выступил кто-то из беспартийных посторонних: на него зашикали, соседи даже одернули за толстовку, но он выдержал характер и кончил тем, что поднял стакан пива выше головы и произнес здравицу союзу.
Ели, пили пиво, заскакивали в торговый отдел освежиться самогоном. После закусок были танцы. После танцев разошлись по домам; но некоторые попали в ГПУ, где и переночевали, чему виной, возможно, как раз и были те тридцать бутылок самогону, что с самого начала стояли в торговом отделе. А в общем вечер прошел благополучно. Но были, конечно, и недовольные. И прежде всего, Иван Григорьевич, несмотря даже на гостиную в украинском духе.
Где-то уже под конец вечера они вышли с Петром Степановичем на улицу покурить, и он отвел Петра Степановича в сторонку для серьезного разговора. Только он не сразу приступил к этому разговору, а сначала, не удержавшись, излил душу давнему приятелю.
