Никому?
Никому!
Никогда?
Никогда!
И я действительно сдержал свое слово до сегодняшнего момента, когда, как мне кажется, не предосудительно его нарушить.
После чего брат неторопливо заглотал фасоль, а я стал напряженно следить за восстановлением жизни на его лице.
И, о счастье, вот уже бледная улыбка трогает его губы, а глаза начинают смотреть на меня со смыслом. Я, глубоко взволнованный, бросаюсь его обнимать.
Я чувствую сейчас к нему особенно сильную любовь. Шутка ли! Ведь это я, я и никто другой вернул ему жизнь!
Появившиеся из театра родители несколько поражены нежностью наших отношений. Она кажется им подозрительной. И какова же их дьявольская проницательность, что они почему-то особенно уставились именно на брата. Но он молчит, молчу и я, и подозрения родителей повисают в воздухе. Хотя папа как бы про себя произносит: «Дрались, что ли? Или разбили что-нибудь?»
Так это подозрение и провисело дня два, когда очередная стычка между мной и братом восстановила их душевное спокойствие. После чего они с легким сердцем совершили свою обычную несправедливость: влетело брату словесно, а мне иным образом. Увы, не первая и не последняя несправедливость, с помощью которой улаживают конфликты на этой грешной земле.
Но каков братец, а? И ведь ни малейшего угрызения совести!
Жизнь ребенка состоит из событий детского масштаба. Детские радости, детские горести. Что до крупных взрослых событий, происходящих вокруг, то они если и оставляют следы в памяти ребенка, то также детские, поверхностные.
Однако бывают события, значимость которых ощущается даже детским сознанием. И тогда душа ребенка бывает потрясена не меньше, а иногда и сильнее, чем у взрослого. Отсутствие опыта мешает детям понять границы события, и оно кажется неизмеримым, единственным и ошеломляющим. И, кто знает, может, иногда ребенок бывает прав?
Именно так мы, ребята в школе, восприняли смерть Ленина. Газеты печатали изо дня в день бюллетени о его здоровье, я читал их, и казалось, что болела вся страна.
За несколько дней до смерти появилось сообщение, что в здоровье Ленина наметилось улучшение. И вдруг — умер. Взрослые плакали, читая это сообщение. Они понимали неисправимость происшедшего, и это их подавляло. Но меня оно возмутило: «Как же так, — спрашивал я родителей, — ведь только что писали, что Ленину стало лучше?»
Тут в моем представлении было какое-то нарушение правил жизни, был налицо обман, и я кипел от негодования.
В морозные январские дни еще совсем молодая страна хоронила своего вождя, величие которого представлялось необозримым.
В тридцатиградусный мороз вывели и нашу школу, и мы влились в общую колонну, которая, извиваясь, шла к Дому Союзов. На площади в Охотном ряду, помнится, были разложены костры. И мы, и взрослые подбегали к ним греться, а потом возвращались в медленно, очень медленно продвигающуюся ленту людей. Но никто не перебегал из своего места в другое, никто не толпился у входа в Колонный зал, где лежал Ленин. Поучительное отличие от чудовищного столпотворения и побоища, которое творилось при похоронах Сталина.
Очередь поглощалась Домом Союзов, неторопливо поднималась по лестнице и, еле двигаясь, пересекала Колонный зал, затянутый в черный креп. Звучала скорбная мелодия, и люди, проходя мимо высоко расположенного гроба с телом Ленина, невольно замедляли шаг, глядя на небольшого человека с вытянутой вдоль зеленого френча рукой и другой, на груди, со сжатым кулаком. С неожиданно рыжеватой бородкой на восковом лице. А вокруг гроба — море цветов.
Все шли, обнажив головы; выйдя наружу, поток людей распадался, причем некоторые в растерянности, хотя и был крутой мороз, не сразу надевали шапки.
Пять суток шло это непрерывное прощание, а потом тело Ленина покинуло Дом Союзов, и его перенесли в деревянный неприхотливый, временный мавзолей на Красной площади.
Я несколько раз после этого посетил мавзолей, который дважды менял свой облик. Сейчас гранитная темно-красная гробница хранит тело Ленина в стеклянном гробу. Виден высокий лоб, рука вдоль тела, другая со сжатым кулаком и та же рыжеватая бородка на бледном лице. Но на Ленине уже давно не френч, а костюм с галстуком. Поменяли. Зачем? И еще — без конца ведутся споры о том, куда и как перехоронить тело. И перехоронить ли? А разве тут он не похоронен?
21. Об особенности моей памяти
Детская память отличается от взрослой, потому что, частенько, в одном видится разное. Для взрослых пожар — беда, а для детей — зрелище. Что до меня, то я вообще
всегда и до сих пор больше запоминаю звуковую сторону: мелодии, слова, интонации, даже паузы. Поэтому годы гражданской войны запечатлелись не только моими обмороженными и опухшими от голода и холода пальцами, но и разговорами о бандитах-«попрыгунчиках», которые, прыгая в белых халатах, грабили по ночам прохожих. Говорили, что специальные тройки, словив «попрыгунчиков», тут же на месте расстреливали их. («Вы слышали? Вчера опять «попрыгунчиков» шлепнули. Прямо на глазах у всех!»)
Нэп не только обрушился изобилием товаров по доступным ценам, но и звуками фокстротов из пооткрывавшихся ресторанов и слухами об астрономических выигрышах и проигрышах в казино. («Вы слышали? Такой-то, выйдя из казино и проигравшись в пух, застрелился! Ну прямо на глазах у всех!»)
Попутно каждый период сопровождался своими куплетами. Поскольку у всех на устах в гражданскую войну были только два имени — Ленин и Троцкий, — то распевали частушки такого содержания:
Ленин Троцкому сказал:
«Пойдем, Троцкий, на базар
Купим лошадь карюю
Накормим пролетарию».
Или с учетом национальных пристрастий:
Ленин Троцкому сказал:
«Лева, я муки достал.
Мне калач, тебе маца,
Ламца дрица хоп-ца-ца».
Военная тематика отражалась так:
Товарищ Ворошилов,
Война уж на носу,
А конница Буденного
Пошла на колбасу.
А международная, поскольку речь шла о наркомин-
деле:
Я своею красотой
Оченно уверена:
Если Троцкий не возьмет,
Выйду за Чичерина.
Вы спросите, а где про Сталина? А о нем тогда вообще ничего не было слышно. Он держался незаметно.
В годы нэпа развернулась эстрада, потребовавшая песни и танцы на разные вкусы. (Рынок!) Начиная от «Джон Грей был смел и ловок, Китти была прекрасна» до «Как удивительно, как замечательно, как занимательно, как ой-ой-ой, ох!»
Даже в нашей школе старшеклассник Володя Дыховичный устраивал для нас концерт, изображая джаз. Он лихо танцевал, напевая при этом сущую абракадабру, которую я, тем не менее, умудрился запомнить. А именно:
