Пока Чехов трудился за письменным столом, Ольга каталась на лыжах. На Масленицу она пекла блины и принимала гостей. В апреле она впервые отправилась с друзьями-актерами в поездку на автомобиле, очень довольная тем, что жена Немировича-Данченко осталась дома. В труппе МХТа между тем назревал серьезный раскол: Савва Морозов и ненавистная Ольге Мария Андреева желали наполнить репертуар революционными пьесами, которые давали хорошие сборы. Им в противовес Ольга, Станиславские и Немирович-Данченко хотели ставить спектакли, представляющие художественную ценность. Семнадцатого февраля МХТ завершил зимний сезон пьесой «Три сестры», с восторгом встреченной публикой.
Третьего марта на заседании пайщиков МХТа между конфликтующими сторонами разгорелась ссора. Савва Морозов, поддерживавший левое крыло (которое в свой срок уничтожит подобных ему капиталистов), обвинил Немировича-Данченко в том, что его консерватизм не приносит театру никакой пользы. Немирович покинул заседание, Ольга вспылила и наговорила Морозову резких слов, Мария Андреева разрыдалась. Примирение далось нелегко. Ольге пришлось извиняться перед Морозовым и доказывать ему, что театру нужны и Немирович-Данченко, и Станиславский. Затем Немирович выехал в Петербург и там занялся подготовкой столичных гастролей МХТа.
В Москву приехал погостить с четырехлетним сыном брат Ольги, Константин. Ольга накупила племяннику игрушек и потом писала Антону: «Захотелось адски такого сына для тебя и себя». Она убеждала Антона прислушаться к мнениям других врачей: профессор Остроумов считал, что зимние месяцы Чехову следует проводить под Москвой. На будущую зиму Ольга уже вынашивала смутный план совместной супружеской жизни, о котором, впрочем, пока не говорила Маше, «чтобы зря не волновать ее». Князь Сумбатов, знакомый Антона по Ницце, тоже возражал против Ялты и компрессов доктора Альтшуллера, ссылаясь на приятеля, который «окончательно и радикально вылечился, прожив года два где-то в Швейцарии, при особых условиях лечения горным воздухом <…> Не могу отделаться от мысли, что ты там недостаточно энергично с ней [болезнью] борешься»[573].
Антон согласился на Пасху поехать с Ольгой в Швейцарию и даже предложил взять один на двоих паспорт («это чтобы ты не сбежала от меня за границей»), но о более отдаленном будущем не заговаривал. В марте жизнь стала повеселей: петербургский ресторатор Кюба открыл в Ялте магазин деликатесов, где Антон теперь мог покупать икру, балыки и прочие разносолы, которых ему так не хватало в Крыму. Из гостей он желал видеть одного лишь Бунина, но тот обманул его ожидания и вместо Крыма поехал в Новочеркасск навестить сестру. В Москве тем временем Маша с Ольгой снова сменили квартиру. Несмотря на запреты Антона, Ольга пустила в дом большого дымчатого кота. Она с радостью сообщала мужу, что ее спальня соседствует с его кабинетом, что комнаты чистые, светлые и просторные: «можешь гулять сколько угодно». Одышке Антона она большого значения не придавала: «Лестницы не бойся. Спешить некуда, будешь отдыхать на поворотах, а Шнап будет утешать тебя. Я буду тебе глупости говорить».
Во время Великого поста Марьюшка стала готовить Антону что-то совершенно неудобоваримое, и он впал в раздражение. Заказав себе место в пульмановском вагоне из Севастополя в Москву, остановил поток ежедневных писем к Ольге. Известие о том, что новая квартира нанята на четвертом этаже, его отнюдь не обрадовало. К тому же Ольга опять не сообщала своих адресов ни в Москве, ни в Петербурге, куда собиралась на гастроли. Это еще больше разозлило Антона. Ему даже пришлось разыскивать жену и сестру через Вишневского. Ольга в отместку попросила Антона привезти из Крыма портрет ее матери: «В Ялте он никому не нужен, и меня там не бывает». Адрес Антон получил лишь тогда, когда «готов уже был подать прошение о разводе». (После недоразумения с адресами по Москве пополз слушок, что Книппер разводится с Чеховым и выходит замуж за Вишневского.) Пасхальных поздравлений Ольга от Антона не получила. Перспектива семейной жизни становилась мрачной[574]. Однако Ольга на сей раз пошла на уступки. В середине марта по приглашению Станиславских она провела несколько дней в Троице-Сергиевой лавре. Монахи книги Чехова читали и пытались наставить Ольгу на путь истинный: «С мужем надо обедать, чай пить, а не врозь жить». Протестантка по вере и по натуре, Ольга все-таки прониклась увещеваниями черноризцев.
Антон был недоволен тем, что МХТ решил пойти на сделку с Сувориным: уступив ему право на постановку в Петербурге пьесы «На дне», получить в распоряжение здание суворинского театра на весь свой петербургский сезон. (Суворин теперь изменил нелестное мнение о Станиславском на противоположное.) Горький был вне себя от ярости: «Между мною и Сувориным не может быть никаких соглашений» [575]. Человек, двумя годами раньше поставивший на своей сцене антисемитский пасквиль «Контрабандисты», не мог касаться руками горьковской пьесы. Однако несмотря на трения, гастроли МХТа прошли в Петербурге с оглушительным успехом; Антон заработал на них три тысячи рублей, да еще две тысячи поступили от постановок его пьес в других городах и театрах. «Дядя Ваня» был встречен овацией. На премьере пьесы «На дне» билетеров в театре заменили филеры.
За две недели до Пасхи в Ялту приехала Маша и принялась ублажать недовольного жизнью брата. Антон читал корректуру рассказа «Невеста»; как он обнаружил, цензор не тронул в нем ни строчки. Из дома он выходил лишь однажды — проводить в последний путь коллегу, доктора Богдановича. В письме от 10 апреля Ольга пыталась выманить его в Петербург. Погода там установилась теплая, номер в гостинице у нее был большой и удобный: «Мы бы пофлиртовали с тобой». Антон ответил телеграммой: «Ехать Петербург не хочется. Здоров». Затем, прихватив с собой Шнапа, он выехал в Москву, куда прибыл 24 апреля, за день до возвращения Ольги из Петербурга. Самочувствие у него было прескверное, однако первым делом он наведался в баню, где долго парился и смывал с себя пятимесячной давности грязь.
Глава восьмидесятая «Вишневый сад»: май 1903 — январь 1904 года
Пять лестничных пролетов, ведущие к новой московской квартире, превратились для Антона в «великомученический подвиг». Погода на улице стояла холодная. Неделю он провел в уединении с Ольгой, Шнапом и корректурой для Маркса и Миролюбова. Затем в квартиру потянулись друзья и коллеги, предлагая сочувствие и медицинские советы. На улицу Антон вышел на второй неделе мая, чтобы купить Марьюшке очки для работы в саду и для визитов в церковь. Затем Чехов вызвал к себе Суворина, который приехал незамедлительно и провел в разговорах с ним два дня. Антон уговаривал его опубликовать сочинения своего старого приятеля Белоусова, днями тачавшего брюки, а ночами переводившего на русский язык стихотворения Роберта Бернса.
Затем вслед за Сувориным Антон отправился в Петербург, однако там общался лишь с Адольфом Марксом, который согласился пересмотреть условия контракта, но только при личной встрече с Чеховым. Маркс предложил ему пять тысяч рублей «на лечение», от которых Антон решительно отказался, и чемодан своих роскошных изданий, перед которыми Антон не устоял. Окончательный разговор издатель с автором отложили до августа. Погода в столице была уже летняя, однако, даже не повидавшись с Александром, Антон быстро собрался в обратный путь. Не пожелал он встретиться и с Ликой. Ее муж, в то время находившийся на военных учениях, с тревогой писал ей: «Жду тебя с нетерпением в Москву — мне без тебя невмоготу жить, думать, действовать <…> Сейчас Чехов в Петербурге. Неужели он к тебе не заглянет?»[576]
Маша уехала в Ялту присматривать за Евгенией Яковлевной и за садом. В московской квартире жизнь была бы вполне благополучной, если бы Шнап не попал под лошадь. Пес остался жить, хотя и с кривой шеей, а Антона вызвал мировой судья, и на получение оправдательного решения ушло десять дней. В мае Чехов консультировался у знакомых врачей: никто из них не поддерживал его намерения поехать в Швейцарию. Наконец 24 мая он показал себя когда-то читавшему ему лекции профессору Остроумову. Профессор Антону не понравился: он обозвал его калекой и обращался к нему на «ты». Остроумов определил, что оба легких у Чехова поражены эмфиземой, а туберкулез затронул и кишечник. Он выписал больному пять рецептов и отменил назначения, сделанные Антону его же собственными учениками. Выходило, что Чехов напрасно четыре зимы провел в Ялте: ему нужен сухой воздух. Ольга теперь могла возобновить поиски подмосковной дачи. К ее радости, Остроумов позволил Чехову мыться.
Маша пришла в замешательство оттого, что последует за советами профессора Остроумова. Она как раз собралась отремонтировать кабинет брата — и теперь стала опасаться, что дом в Аутке вскоре может быть продан; дачи в Гурзуфе и Кучук-Кое Антон уже выставил на продажу. В таком случае ей теперь не было нужды занимать пост начальницы ялтинской гимназии, который, по слухам, уже ожидал ее. Так, неожиданно, и над ее домом и над карьерой нависла угроза. Антону она жаловалась на тоску, которая не дает ей спать. Миша призывал ее отстаивать свои интересы: «Если бы я послушался того, кто был против моей женитьбы и против моего переезда в Петербург, то я не имел бы того, что имею»[577]. Вскоре он приехал в Крым навестить и утешить сестру, хотя на уме у него были тайные планы приобрести в свою собственность дачу в Гурзуфе. Узнав, что Маша просит пятнадцать тысяч рублей за дом, когда-то купленный за две тысячи (стоимость его возросла ввиду проектируемой прибрежной железной дороги), он обрушился на нее с упреками: «Вы, высокопорядочные, редкие по душевной чистоте люди, заразились общим в Ялте чувством кулачества. Разве не грешно <…> Мне грустно, грустно, грустно»[578].
