После той статьи устремилось крестьянство из колхозов. В иных деревнях оставались одни председатели, в других колхозы вовсе разваливались, а в третьих колхозы, хоть и сильно поредевшие, сохранялись благодаря "сознательному классово-проверенному костяку" (выражение из тогдашних газет). Слабосильным бедняцким семьям, а также отъявленным лодырям и пьяницам, а также отдельным активистам просто некуда было деваться. Вот они и оставались в колхозах. Так, в селе Любец, где я сейчас живу, колхоз уцелел благодаря четырем семьям переселенцев, бежавших от раскулачивания со своих родимых мест. А в селе Котове, где я жил тогда, колхоз сразу развалился. В селе Глинкове колхоз остался: очень уж крестьяне были напуганы прежней угрозой переселения в монашеский корпус. Один старик — бывший районный уполномоченный в Тульской области — мне много позднее рассказывал, как, сидя в деревне, он газет не читал, а на собрании стал на мужиков орать: "Вступайте без разговоров!" А кто-то из них привез газету из города и сунул ее в нос уполномоченному. Высмеяли его мужички — чего грозишься, видишь, сам Сталин сказал: добровольно, добровольно!..
Весной пришла из Твери открытка от брата моей матери Алексея Сергеевича — дяди Алеши Лопухина. Он писал, что в их семье радостное событие — родился шестой ребенок, девочка Таня, и он очень хочет, чтобы приехал его племянник Владимир ее крестить.
Владимир ехать отказался, был у него срочный и выгодный заказ. Мать предложила ехать мне. Я с радостью согласился. Увидеть впервые город, да еще старинный! Всю жизнь я любил путешествовать. Мать дала мне узелок с кое-какими гостинцами, и я поехал.
Дядя Алеша жил в бывшем лопухинском имении Хилкове Тульской губернии, где он арендовал фруктовый сад, потом он переехал в Сергиев посад, приобрел чулочную машину и успешно вязал чулки "железная пятка", а мои сестры их столь же успешно продавали. Он поселился близ дома, принадлежавшего Пришвину. В ЦГАЛИ хранится копия письма писателя: делясь с адресатом мудрыми мыслями, он пренебрежительно отзывается о чудаке-чулочнике и многочисленных его детях.
Да, конечно, дядя Алеша был чудак, мало приспособленный к жизни. Кто-то должен был опекать его и его все увеличивающуюся семью. Сперва заботилась о нем моя мать. Именно она надоумила его купить чулочную машину.
Я уже рассказывал о провокации с покушением на секретаря Загорского райкома партии. Тогда, в 1927 году, дядя Алеша получил минус шесть и выбрал для жительства Тверь, где продолжал вязать чулки. К 1929 году, воспользовавшись неурядицами в текстильной промышленности, он втрое поднял на них цены.
Опекала его семью также Сандра Мейендорф, самая младшая из тринадцати детей свиты его величества генерал-адъютанта барона Мейендорфа: ее сестра Фекла Богдановна, иначе милейшая тетя Теся, была верной и плодовитой женой дяди Алеши. Кроме чулочного заработка, он получал еще некоторые суммы от своей свояченицы Сандры — развеселой бабенки, служившей секретаршей и переводчицей у американца — мистера Стада, представителя миллионера Гарримана, взявшего в концессию чиатурские марганцевые рудники на Кавказе. Но в 1929 году наше правительство расторгло договор с Гарриманом, концессия была ликвидирована, мистер Стад благополучно уехал, а его секретаршу Сандру посадили. И благополучие семьи дяди Алеши пошатнулось.
Он мог продолжать вязать чулки, но получилась серьезная заминка. В свое время нитки доставали у каких-то китайцев. Но их всех из-за конфискации у Советской власти КВЖД посадили. Моя мать доставала нитки у какой-то таинственной старухи в Орехово-Зуеве. Некоторое время дядя Алеша благополучно пользовался ими, а потом понял, что нитки эти краденые. Как человек благородный и как юрист он возмутился. Да и действительно, могло раскрыться настоящее уголовное дело, не то что о "Расшитой подушке".
Дядя Алеша отказался от выгодной, но ненадежной профессии и поступил на работу в Тверской горкомхоз на должность «пробёра» — ежедневно, без выходных, брал пробы воды в Волге и в ее притоках Тверце и Тьмаке, всего в восьми местах; ему приходилось обходить верст пятнадцать. Тетя Теся сшила ему из мешка специальный пояс, широкий, с восемью карманами. Тяжко ему приходилось зимой, бутылки он сберегал от мороза, согревая их теплом своего тела, но вынужден был таскать с собой пешню, чтобы пробивать лед. Зав. лабораторией мог быть спокоен: пробёр доставал воду в точно указанных местах. Заработок его был небольшой, но зато он получал продовольственные карточки на себя, на жену, на шестерых детей и на верную, всюду их сопровождавшую няню Таню…
— Сережа, как я рад, что ты приехал! — повторял он, обнимая меня, когда я появился на пороге их комнаты. Многочисленные малыши — мои двоюродные уставились на меня, тетя Теся усадила обедать.
Дядя Алеша пошел со мной к священнику договариваться о крестинах. По дороге увидели огромные фанерные щиты. Над ними протянулись лозунги об очередных перевыборах, а на щитах местный художник намалевал портреты различных категорий лиц лишенцев. Для нэпмана, священника, кулака, бывшего генерала он воспользовался карикатурами из «Крокодила», а так называемые административно-высланные поставили его в затруднение. Он нашел выход изобразил киноартиста Дугласа Фербенкса с его чарующей улыбкой. Мы пришли в дом священника, сперва вышла испуганная девочка, затем испуганная старушка, потом женщина с остановившимися от ужаса глазами, наконец, появился сам священник. Мы объяснили, зачем пришли, он воскликнул: "Как же вы всех нас напугали!" Он обещал прийти крестить к дяде Алеше на квартиру. Вот как тогда боялись прихода незнакомых людей!
По дороге обратно дядя Алеша рассказывал анекдоты: неприличные, но не политические рассказывать не возбранялось.
Мать послала мальчика за сахаром по карточкам, продавец отрезал не тот талончик, она вновь побежала в магазин, начала кричать: "Я своего сына за сахаром посылала, а вы ему яйца отрезали!"
Другой анекдот: пришел покупатель в магазин, увидел брюки, ему ответили: только для членов (кооператива). Он в ужасе воскликнул: "А что же я на ноги буду надевать!"
Рассказывал дядя Алеша еще анекдоты, но я их, к сожалению, не могу привести.
Народу на крестины собралось много — две супружеские пары соседей, а остальные, как они сами себя называли, были «минусники», то есть москвичи и ленинградцы высланные минус 6 и избравшие себе пристанищем Тверь. Все они подвизались на различных должностях, где не требовались классово проверенные работники. И все они крепко подружились между собой и время от времени собирались вместе. А тут нашелся великолепный предлог — крестины девочки. Я раньше знал некоторых из гостей, но давно их не видел. Они радостно меня приветствовали и звали в гости.
