Донесение Срочно Строго секретно
Спецподразделение «Кобра» вместе со своим командиром, полковником Чарльзом Меллом, следовавшее за отрядом Р., бесследно исчезло в горах недалеко от озера Тенгри, ориентировочно 19.IV.28.
В тот же день отряд Р. из 17 человек неожиданно возник в лагере основной экспедиции в одном переходе до Ше-кар-дзонга, хотя ранее передвижения его по этому пути не наблюдалось. Этот факт и то обстоятельство, что горная местность, в которой исчезла «Кобра», неузнаваемо преобразилась (горные хребты, река, отдельные вершины поменяли свое местонахождение, или их просто не стало), говорит лишь об одном: в события вмешались силы, не известные нам и не имеющие научного объяснения.
Слаг 20.IV. 1928
Слаг был одним из трех агентов подполковника Бейли, сопровождавших Трансгималайскую экспедицию Рериха на всем пути ее следования.
Через два дня штабы всех родов войск Великобритании, части которых были выдвинуты на передовые рубежи в северо-западной Индии, получили зашифрованное распоряжение: «Операция „Молния“ отменяется».
Осуществление операции «Молния» — все было готово, ждали только приказа — означало бы начало войны с Монголией, что равносильно войне с Советским Союзом.
Это была бы война грандиозная по своим масштабам (она неизбежно перекинулась бы на Китай и Индию), война прежде всего за Тибет, а значит — за Шамбалу.
Яков Григорьевич Блюмкин (1900-1929)
(окончание автобиографии)
Все, все, Яков Самуилович! Больше «докучать длиннотами», как вы вчера изволили выразиться, не буду. Краткая биография — значит, краткая. Прошу! Черт! Мысли путаются. Какое сегодня число? И озноб бьет. Да что это со мной?
Итак, на чем мы остановились?
Продолжаю утверждать и настаивать: в провале миссии Рериха в Тибете нет моей вины — никакой абсолютно! Я сделал все, что в моих силах. Но поймите, Яков Самуилович: на расстоянии, из Улан-Батора!.. Я просил, я умолял: мне опять надо быть при нем, рядом! Не вняли: «Вас в экспедиции раскроют англичане, и тогда рухнет все». Так считали и Бокий, и Трилиссер, и вы, Яков Самуилович! Да, да! Не отпирайтесь: и вы. Будь я рядом с Рерихом, я бы протащил его в Лхасу, уверяю вас! Да, и с Таши-ламой могло бы все получиться, не церемониться надо с ним было, а прижать…
Да, вспомнил! Сегодня 3 ноября 1929 года. Это вы мне сказали? В Москве холодина, то дождь, то мокрый снег. А в моей камере теперь жара: топят «по моей просьбе». Спасибо! Но зачем же так? К батарее не притронуться — ожог получишь. Или тоже — «из дополнительных мер воздействия» на подследственного? Да что такое? О чем это я?
Про монгольский период писать не буду — тошно. У меня, видите ли, невыносимый характер! Да с этими дремучими и упрямыми монголами любой взбесится!
А я, Яков Самуилович, все собирался в этих записях поведать вам о своей личной жизни: первая любовь, последняя, женитьбы, сын…
Но понимаю: это интересно только мне. Если интересно.
Ладно! Вы настаивали вчера. Или позавчера? Подробно о встречах с Троцким в Константинополе. Извольте! Но сначала разрешите вопрос: как бы вы поступили на моем месте? Я послан в Турцию для создания там нашей агентурной сети, я приступаю к работе, и, согласитесь, она у меня идет — простите за нескромность, как всегда, успешно. А в Константинополе оказывается опальный Лев Давидович, мой — таков факт истории — учитель в определенные годы. Да, не отрекаюсь: я и сейчас считаю товарища Троцкого выдающимся революционером, хотя и не разделяю его определенных взглядов, прежде всего на партийное строительство и перспективы мировой пролетарской революции. Но, Яков Самуилович, черт бы вас побрал! Он в Константинополе, я в Константинополе. И не встретиться? Просто как соратники по былой борьбе. Былой! А вы все в один голос: предательство! Да в чем тут предательство? Встретились, выпили, повспоминали. Ведь есть у Льва Давидовича заслуги перед пролетарской революцией! Былые, былые! Появись у меня возможность, я бы задал этот вопрос Сталину: «Иосиф Виссарионович, в чем Мое предательство? Умоляю: разъясните!..»
Из приказа ОГПУ 5 ноября 1929 г.
Осенью 1927 г. Блюмкин связывается с политическим центром троцкистской оппозиции и отдает себя в полное распоряжение троцкистского подполья, получив от Л. Д. Троцкого и Л. Сосновского директиву не выявлять своей политической оппозиции и использовать свое положение сотрудника ОГПУ в интересах контрреволюционной троцкистской организации. Блюмкин берет на себя роль предателя, информируя политический центр контрреволюционной организации о работе ОГПУ.
Весной Я. Г. Блюмкин, будучи за границей, вступил в личную связь с Л. Д. Троцким, высланным из пределов СССР за антисоветскую деятельность и призывы к гражданской войне. Блюмкин отдал себя и своего ближайшего помощника в полное распоряжение Л. Д. Троцкого, обсуждая с последним план установления нелегальной связи с подпольной организацией на территории СССР, планы организации экспроприации, и передал Л. Д. Троцкому сведения, носящие безусловный характер государственной тайны.
Возвращаясь в СССР, Блюмкин принял конспиративные поручения от Л.Д. Троцкого и вступил в нелегальную связь с остатками контрреволюционного подполья в Москве, пытаясь выполнить взятые им на себя обязательства.
Опасаясь ареста, Блюмкин пытался скрыться из Москвы, но был задержан на вокзале.
Объединенное государственное политическое управление, стоящее на аванпостах пролетарской диктатуры, никогда еще не имело в рядах стальной чекистской когорты такого неслыханного предательства и измены, тем более подлой, что она носит повторный характер62.
Боевой орган пролетарской диктатуры не допустит в своей среде изменников и предателей, подрывающих дело защиты пролетарской революции. ОГПУ с корнем будет вырывать всех тех, которые в деле борьбы с контрреволюцией проявят колебания в сторону и в интересах врагов пролетарской революции…
Зам. председателя ОГПУ Г. Ягода
Что такое? Весь день беготня по коридору. Чего они там суетятся?
Почему так колотится сердце? Почему…
На этом обрывается автобиография Якова Григорьевича Блюмкина, над которой он корпел по просьбе следователя, товарища Агранова в октябре-ноябре 1929 года в камере № 14 внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке.
В замочной скважине двери гремит ключ.
В камере появляется Яков Самуилович Агранов, сурово-торжественный и скорбный. В его руке лист бумаги.
— Что?.. Что такое?.. — Блюмкин шарахается в дальний угол и зачем-то закрывает лицо руками, будто сейчас его начнут бить. Озноб пробегает по телу, металлические зубы непроизвольно отбивают дробь.
