Ольга была обеспокоена тем, что ее соперница Мария Андреева, будучи младше ее лишь на четыре года, выдвинута Антоном на роль семнадцатилетней Ани (не удовлетворило ее и то, что потом Антон предложил дать Андреевой роль Вари). Немировича-Данченко Антон обвинил в невнимании к его просьбам касательно актеров на роли в пьесе: «Три года собирался я писать „Вишневый сад“ и три года говорил вам, чтобы вы пригласили актрису для роли Любови Андреевны». В письме от 5 ноября Немирович- Данченко представил Чехову список исполнителей, оставив за Антоном выбор актеров лишь на второстепенные роли. На роль собаки гувернантки Шарлотты Ольга предложила Шнапа, невзирая на его привычку в самых неподходящих местах всхрапывать и портить воздух. Антон на это ответил отказом — по его разумению, «собачка нужна <…> маленькая, полудохлая, с кислыми глазами».
На чеховском подворье погиб один из журавлей. Антон жаловался Ольге, что она обращается к нему либо как Аркадина («Ты знаешь, что ты сверхчеловек?»), либо как нянька, а то и как куртизанка: «Горло пульверизуешь? P. S. Кукиш не показываешь по утрам? Хочется, чтоб венгерец [О. Книппер] вошел ночью с подушкой и со свечой и потом ворча скрылся?»[590] Призывы мужа не хранить дома ценностей или настойчивые просьбы прислать туалетной бумаги она оставила без внимания, зато поручила ему купить в Ялте бухарское одеяло.
К 9 ноября пьеса была переписана, и актеры приступили к работе. Антон рвался в Москву, но Ольга позволит ему выехать лишь по наступлении морозов. Тем временем она заказала ему песцовую шубу, вполне теплую для московской зимы и достаточно легкую для изнуренного болезнью человека. Антон поставил условием, что шуба должна быть подбита пухом, иметь меховой воротник, и подходящую меховую шапку.
Сюжет пьесы «Вишневый сад» нашел воплощение и в реальной жизни. Распродав на корню мелиховскую древесину, Коншин объявил себя финансово несостоятельным, и имение было выставлено на торги. Маша вела переговоры о продаже Мелихова с соседом, бароном Стюартом. Тот в результате купил имение с переходом долга в рассрочку на пять лет под пять процентов годовых — у Маши наконец появился свой собственный, хотя и мизерный, доход.
Евгения Яковлевна, оставив Антона под опекой незадачливой стряпухи Марьюшки и богобоязненного Арсения, 18 ноября выехала в Москву вместе с горничной Настей. Остановилась она у Ольги, и та поместила ее в кабинет Антона. (Вскоре Евгения Яковлевна уедет в Петербург встречать Рождество в компании Миши, его детей и Лики Мизиновой.) Оставшись в одиночестве, Антон дал волю своему раздражению. Станиславскому он запретил вводить весенние звуки — кваканье лягушек и крик коростеля — в действие, которое происходит летом. Вопросы, задаваемые Немировичем-Данченко, тоже сердили его: «Началось с недоразумений, недоразумениями и кончится — такова уж судьба моей пьесы». Беспокоило Чехова и то, что премьеру «Вишневого сада» собирались использовать как предлог для празднования двадцатипятилетия его писательской деятельности. На дух не вынося юбилейных торжеств, он делал отчаянные попытки отнести это событие по крайней мере на 1905 год. Ольга в письмах теперь делала намеки, что скоро призовет его в Москву: «Венгерец не снился тебе? Кукиш опять будешь показывать по утрам <…> Хотя здесь ведь мы вместе будем спать и не будет утреннего моего прихода, прямо из моря». Двадцать девятого ноября она телеграфировала Антону: «Морозит. Поговори Альтшуллером и выезжай».
Немало лет прошло с тех пор, как Антон встречал в Москве рождественские праздники и отмечал свои именины. Оказавшись в Москве, он испытал прилив энергии и чуть ли не ежедневно приходил на репетиции, выводя из себя Станиславского: «Приехал автор и спутал нас всех. Цветы опали, а теперь появляются только новые почки». Впрочем, хватало огорчений и автору пьесы: цензор снял два монолога Пети Трофимова, которые предстояло восполнить, а Станиславский удалил из второго действия два упоительно ностальгических эпизода. Антон в шутку решил за три тысячи рублей перепродать пьесу Немировичу-Данченко. Вернувшись домой и отдышавшись после изнуряющего подъема по лестнице, Чехов принимал друзей. То и дело, дожидаясь возвращения Ольги, с Антоном оставался Бунин: «Чаще всего она уезжала в театр, но иногда отправлялась на какой-нибудь благотворительный концерт. За ней заезжал Немирович во фраке, пахнущий сигарами и дорогим одеколоном, а она в вечернем туалете, надушенная, красивая, молодая, подходила к мужу со словами: „Не скучай без меня, дусик, впрочем, с Букишончиком тебе всегда хорошо“ <…> Он иногда мыл себе голову. Я старался развлекать его <…> Часа в четыре, а иногда и совсем под утро возвращалась Ольга Леонардовна, пахнущая вином и духами… „Что же ты не спишь, дуся?.. Тебе вредно“.»
Перед Рождеством Бунин уехал за границу — с Чеховым они больше не увидятся. Муж Лики Мизиновой слал ей в Петербург письма, подробно описывая состояние Антона: «Потапенко говорит, что это конченый писатель и человек. „Это просто жалость читать его, видеть его теперь в жизни и на портрете <…> Нет, я на Чехове ставлю крест <…> Уперся в тупик и погиб. Зачем эта Книппер вышла за него замуж. Был я у них в Москве, видел Марью Павловну: Какой ужас! Какое несчастье!“»[592]
Ольга понимала, что ее обращение с Антоном оставляет о ней нелестное впечатление, и пыталась объясниться с Евгенией Яковлевной: «Как меня волновала все время болезнь Антона, я Вам сказать не могу. Вы, верно, очень дурно думаете обо мне, глядя на нашу жизнь с Антоном <…> Мне ужасно трудно сразу бросить дело, дело новое, молодое <…> Я знаю, что у Вас другие взгляды на все это, и потому я отлично понимаю, если Вы в душе порицаете меня»[593].
Консул Юрасов и профессор Коротнев звали Антона на зиму в Ниццу, но его не отпускал «Вишневый сад». Ему становилось все труднее даже перейти улицу, не то что пересечь Европу. Накануне Нового года Горький и Леонид Андреев вместе со своими нотариусами составили проект письма Марксу, пытаясь добиться от него пересмотра чеховского контракта к его предстоящему писательскому юбилею. Антон и на этот раз пресек их сочувственные начинания.
В Петербурге Евгения Яковлевна немного отвлеклась от тревог среди Мишиных домочадцев; однако 7 января Антон потребовал ее возвращения: «Позвольте мне напомнить Вам, что надо и честь знать, пора ехать в Москву. Во-первых, все мы соскучились по Вас, и, во-вторых, нам надо посоветоваться насчет Ялты». Впрочем, особой срочности держать совета насчет Ялты пока не было. Между тем считанные дни оставались до решающей даты: на 17 января, сорок четвертые чеховские именины, была назначена премьера его последней пьесы «Вишневый сад».
Глава восемьдесят первая Исход: январь — июль 1904 года
«Было беспокойно, в воздухе висело что-то зловещее. <…> Не было ноты чистой радости в этот вечер 17 января», — вспоминала четверть века спустя Ольга Книппер. Редкая пьеса когда-либо была отрепетирована столь же тщательно, как «Вишневый сад». Театр был полон, и за иными креслами маячили зрители без места, бледные и болезненные, похожие на падших ангелов. То были приехавшие из Ялты чахоточные больные, memento mori для заполнивших партер и ложи знаменитостей: Рахманинова, Андрея Белого, Горького, Шаляпина и чуть ли не всех московских друзей Антона Чехова. Сам же автор в течение первых трех действий своей пьесы в театре не показывался: он приходил в себя от услышанного накануне «Демона» в исполнении Шаляпина. «Вишневый сад» публика принимала более чем сдержанно. Немирович-Данченко послал Антону с извозчиком сквозящую лицемерием записку: «Не приедешь ли к третьему антракту, хотя теперь уж и не будут, вероятно, звать [на поклоны]». В третьем антракте Чехова торжественно вывели на сцену. Пред выстроившимся в полукруг сонмом знаменитых ученых, журналистов и актеров под бурные аплодисменты публике явился бледный, сгорбленный и изможденный живой мертвец. Станиславского это зрелище привело в ужас. Из зала крикнули: «Сядьте, Антон Павлович!» Стул Чехову вынести забыли. Начались приветственные речи. Услышав обращение профессора Веселовского, Антон вспомнил высокопарные фразы своего персонажа Гаева, адресованные предмету мебели. После слов «Дорогой и многоуважаемый…» он вслух добавил «шкаф», вызвав сдавленные смешки стоящих рядом актеров. Наконец, после долгой вереницы бравурных речей и поздравительных телеграмм, юбиляра, походившего на затравленного зверя, отвели прилечь на диван в актерской уборной Качалова. Горький выпроводил оттуда всех, за исключением ее хозяина, который, загримированный под Петю Трофимова, сам имел вид жалкий и больной. Через полчаса, по окончании пьесы (публика, смущенная чествованием автора в антракте, ограничилась негромкими аплодисментами), Антон отправился на ужин с актерами. Снова полились речи, посыпались бесполезные, вроде антикварных ларцов, подарки. Антона они рассердили, и Станиславскому он сказал, что лучше бы ему поднесли мышеловку. Полиция же в тот вечер наложила на театр штраф за недозволенное публичное сборище.
