Такое приглашение поступило примерно через год, весной 1980-го. Я до сих пор не могу понять, действительно ли Андропову потребовались мои соображения по Польше, куда я успел съездить за тот год раза три в журналистские командировки. Именно в начале 80-го года стала зарождаться «Солидарность», которая очень беспокоила КГБ. Я был в Гданьске сразу после открытия там памятника рабочим, погибшим в день столкновения забастовщиков с силами безопасности. Памятник впечатлял своей мощной силой. Даже его материал, нержавеющая сталь, служил образом потенциальной мощи людей, расправивших свои плечи и сбросивших гнет аппарата и государственных чиновников, в том числе и из госбезопасности. Видел я и Леха Валенсу, обратил внимание, как какие-то люди в толпе вокруг него дирижировали его жестами и суфлировали ему речи. Но он рос на глазах и становился ярким политиком.
С другой стороны, думаю, это могла быть проверка моих настроений, которую решил учинить Андропов. Возможно, ему продолжали обо мне наушничать недоброжелатели в КГБ. Кое-кто считал, что я обижен на Юрия Владимировича и могу высказывать недовольство, а также делать критические замечания в его адрес. Такая критика из уст бывшего политического помощника Андропова, да еще если ее распространять в высоких кругах, где у Андропова было в тот момент особенно много недругов, могла негативно повлиять на его продвижение к власти, которое началось уже тогда. Анализируя некоторые вопросы знакомых и «друзей», я понимал, что ко мне и моей семье подсылали агентов, которые выспрашивали о наших настроениях по отношению к Юрию Владимировичу. В АПН я «просек» несколько провокационных вопросов «секретных сотрудников» на эту тему. Продолжалась активная возня вокруг моей персоны. Отдельные сигналы об этом поступали от моих приятелей, оставшихся на Лубянке и в Ясеневе.
Во всяком случае, весной 1980 года в мой кабинет в АПН позвонил Женя Калган и сообщил, что Юрий Владимирович хотел бы встретиться в субботу вечером.
— Свою «Волгу» ты можешь оставить у первого подъезда, — сказал Калган, — прапорщики будут предупреждены…
В назначенный час я поднялся в кабинет Андропова и тут же был к нему впущен. Он сидел за рабочим столом в глубине комнаты и был плохо виден из-за слабого освещения. У Юрия Владимировича были больные глаза диабетика, и даже в помещении он носил темные очки, предохраняясь от сильного света.
Я приблизился к письменному столу и увидел, что из-за него мне навстречу еле-еле поднимается какой-то незнакомый человек. Но это был Юрий Владимирович, и как же он изменился за минувший год!
Он протянул мне для пожатия руку. Раньше, еще год тому назад, его ладонь была крепкой, он энергично сжимал ладонь того, кого приветствовал. Теперь его ладошка была слабой, потной и горячей. Такую руку было страшно сильно сжимать, и он благодарно взглянул на меня, когда я только прикоснулся к ней, а не пожал крепко, как делал это раньше.
Он очень сильно похудел, и его темно-синий костюм, всегда такой элегантный, висел теперь на нем как на вешалке. Лицо было нездорового желтого цвета, щеки ввалились. На голове осталось значительно меньше волос, чем было раньше, а на пергаментной коже, обтягивающей череп под ними, пошли большие старческие коричневые пятна. Голос его был тих и слаб.
— Что-то ты забыл меня, Игорь… — почти прошептал он и, опираясь на руки, тяжело сел за стол для совещаний. Было видно, что каждое движение давалось ему с трудом. Но глаза за очками все так же блестели, как у молодого. Ладони он спрятал под стол. За много лет до этого он рассказывал мне о каком-то деятеле и дал выразительную деталь: пальцы рук у того сильно дрожали, «паркинсонили», то есть демонстрировали симптомы болезни Паркинсона, как определил Юрий Владимирович, от неуемного желания власти.
«Господи, — подумал я. — Эк тебя скрутило, дорогой мой человек… И пальцы, наверное, „паркинсонят“, раз ты их так спрятал…»
Юрий Владимирович уловил мое душевное сочувствие его болячкам и решил немного пооткровенничать. Он, видимо, уже получил подробную информацию о том, что я не сплетничал о нем со своими друзьями, не проявлял недовольства тем, что выпал из чиновничьей обоймы, а наслаждался своей творческой работой.
Андропов поведал мне, что его состояние резко ухудшилось после секретной поездки в Афганистан, где он побывал с инспекцией в январе 1980 года.
— Со мной возили туда, как ты знаешь, и воду, и еду, и повара… — рассказывал он тихим голосом, словно и говорить ему было трудно. — Но не убереглись… Наверное, какой-то ядовитый аэрозоль впрыснули в атмосферу комнат, где я жил… Я упал без сознания и несколько дней находился в таком состоянии… Еще и теперь не пришел в себя окончательно…
Мне было очень жалко шефа, я порекомендовал ему какие-то настои трав. Он пропустил мои рекомендации мимо ушей и перешел к делу. Действительно, его интересовали мои личные впечатления о Польше, Валенсе. В один из разов я ездил туда на семинар газеты «Политика», где встречался и беседовал с польским публицистом и политиком, главным редактором этой газеты Мечиславом Раковским. Он был известен Москве тем, что тайно поддерживал бунтарский профсоюз «Солидарность» и в этом же духе воздействовал на первого секретаря ЦК ПОРП Эдварда Герека, министра обороны генерала Войцеха Ярузельского. Ситуация в Польше явно накалялась. В августе — сентябре того же 1980 года в стране разразился острый социально-политический кризис. Андропов, разумеется, имел подробную, но, я думаю, не совсем объективную информацию от Крючкова, хотя в Варшаве работал представителем КГБ очень опытный и умный старый разведчик генерал Виталий Григорьевич Павлов. Но Крючков не доверял Павлову, по-своему подавал и комментировал шифровки представителя КГБ председателю, будучи весьма оптимистично настроен по поводу положения в ПНР. Так хотелось Андропову, и начальник разведки подстраивался к желанию Юрия Владимировича видеть польскую партию сплоченной и крепкой, чего на самом деле не было.
Я мог нарисовать польскую картину шефу только с точки зрения политического обозревателя, не получая конфиденциальной информации, а основываясь на открытых источниках и беседах с друзьями — советскими корреспондентами в Варшаве. Беседа с Андроповым длилась около часа, что само по себе было редко для вечно занятого Юрия Владимировича. Я снова почувствовал его отеческое отношение к себе.
Он поблагодарил меня за встречу, снова просил звонить и заходить, но больше живым я его не видел. Только один раз после этого посещения Лубянки мне удалось поговорить с ним по «кремлевке». Это было в те дни, когда по всей Москве милиция и «общественность» ловили в банях, кинотеатрах, магазинах «отлынивающих» от работы трудящихся, прогульщиковстудентов и прочую свободную публику. Я тогда позвонил ему и сказал, что это не политика, а скверный анекдот. Он спросил, о чем я говорю. Я рассказал. Юрий Владимирович заявил, что он впервые об этом слышит и что даст команду устранить перегибы. Говорил он вроде искренно, но я боюсь, что информация об этом безобразии у него все-таки была и он ждал реакции народа. Она была возмущенной и недоумевающей…
