По числу самоубийств на 100 тысяч населения Израиль занимает 41 место в мире (Россия — 5-е, США — 31-е).
Много всяких других болячек. Но большинство израильтян, вот тут уместно сказать — «подавляющее большинство», довольны своей жизнью. Несмотря на плохое качество воды. Несмотря на то, что жарко. Несмотря на «пятна социализма». Несмотря на террор. Они — в своей стране, которую они любят. И хотя, если верить институту Геллапа, по показателю «оптимистичности» (предощущение жителями международных конфликтов) Израиль соскользнул с 3 места в 1995 году на 41-е в 1996-ом, эта пессимистическая оптимистичность как-то незаметна в русле повседневной жизни и повседневных настроений. Поэтому израильтяне и живут так долго: по продолжительности жизни (75 лет для мужчин в 1993 году) Израиль на одном из первых мест в мире.
Раздел политического отчета, повествующий о российско-израильских отношениях, мы озаглавили: «ни шатко, ни валко». Делался вывод, что в конце каденции правительства Аводы динамика наших взаимоотношений становилась все более вялой, накапливался негатив, нарастало ощущение застоя, топтания на месте. Нетаньяху заявил о намерении улучшить отношения с Москвой. Но пока заявления о намерениях еще не трансформировались в конкретные дела.
Из МИДа пришло вежливое порицание. Посольство упрекали в том, что оно «излишне пессимистично» оценивает состояние и перспективы российско-израильских связей. Я не стал спорить.
Выставка картин Эдуарда Хорошего. Социалистический реализм в хорошем смысле этого слова…
На вернисаже запомнился Михаил Гробман в больших сапогах и с большой собакой, которую звали Тимур. Пока публика смотрела картины, Тимур поедал скудную закуску, лежавшую на презентационных столах.
С Гробманом и его женой Ирой (вполне самостоятельная суверенная личность, выпускающая интересный журнал «Зеркало») мы дружили, как говорится, «домами». В их доме, битком набитом картинами, книгами и часто — интересными людьми, можно было забыть о «российско-израильских отношениях». Миша — из московского «второго авангарда»… Его полотно «Генералиссимус» (1964, Сталин изображен) явилась, по утверждению знатоков, предтечей соцарта и русского концептуализма.
В Израиле с 1971 года. Вокруг Гробмана, который не стеснял себя в суждениях о коллегах, кипели страсти.
«И снова Гробман, господа, — восклицал Савелий Кашницкий по поводу эссе Гробмана «Цветочки в баночке» (это он так о художниках-репатриантах. — А.Б.). — Тот самый поэт — художник — критик — публицист, да никак не через запятую, а все разом. Неистовый Микеланджело нашей эмигрантской Тосканы. Увы, лишенный первополосной удали. Но столь же непреклонный к коллегам-провинциалам, заброшенным «колбасной ностальгией» из Москвы, Петербурга, Риги и прочих задворков Европы на наш левантийский Монмартр. Стесненный в газетных дунамах, но по-прежнему грозный судия и наставник алии. Жив, жив, курилка».
Да, курилка был жив. Эпатировал публику. Много работал. Надоедал сам себе и становился другим. «Когда я смотрю на свои старые работы, — признавался Гробман в одном из интервью, — мне кажется, что это уже прожитая жизнь, которая имеет отношение только к тем временам, идеям, событиям. Я ощущаю себя как бы стоящим перед огромным неизвестным пространством — то ли это джунгли, то ли Северный полюс и не известно, что меня в процессе освоения этого нового пространства ждет. Во всяком случае, я знаю, что тот путь, который я прошел, никак не поможет мне в последующих пространствах. И всякий раз я психологически становлюсь начинающим, двадцатилетним художником, и этот возраст бесконечно повторяется».
Однажды Михаил довел меня до изнеможения чтением своих стихов. Я отомстил:
Он не отрезал себе ухо.
Не сжег последние стихи.
И всем назло, —
Там, где всем сухо,
Большие носит сапоги.
При нем огромная собака.
При нем умнейшая жена.
Но в ее «Зеркале», однако,
Его — о, блат! — зрим письмена.
Из андерграунда он вылез.
До постмодерна не долез.
Теперь на горизонте Гиннесс.
Что делать? Ведь «оближ ноблес!»
Летом 1999 года в Санкт-Петербурге состоялась выставка Гробмана. И снова ему двадцать лет…
«Осло-3», на этот раз — в Хевроне — Сбор в Аммане: тактика без стратегии — Российское посольство в Израиле — центр шпионажа на Ближнем Востоке
Январь начался на той же ноте, на которой кончился декабрь — Хеврон.
1 января солдат Фридман в Хевроне стал стрелять в арабов. Ранил 6 человек. «Чтобы сорвать соглашение по Хеврону», — так объяснил свой поступок. В этот же день Нетаньяху звонил Арафату, соболезновал и извинялся.
Журналисты подсчитали: от рук еврейских экстремистов погибли в 1990 году 7 арабов, в 1991 — 4, в 1992 — 1, в 1993 — 3, в 1994 — 25 (пещера Махпела!), в 1995 — 1.
9 января два «ответных» взрыва в Тель-Авиве. Ранено 15 человек…
Таким был фон последней стадии переговоров. Арафат продолжал настаивать на точном графике отвода израильских войск с Западного берега с тем, чтобы отвод был завершен в сентябре. Нетаньяху продолжал возражать. Клинтон энергично давил на Арафата, убеждая его не упрямиться и не требовать того, чего он заведомо не может получить. Мубарак давил с противоположной стороны, убеждая держаться, не уступать. Арафат нервничал, метался. Время шло.
14 января вечером соглашение было, наконец, парафировано.
В ночь с 15-го на 16-ое правительство после бурных дебатов 11 голосами против 7 утвердило всю документацию по Хеврону. Бени Бегин подал в отставку.
16 января заседал Кнессет. Нетаньяху поддержали 87 депутатов, 17 голосовали против, 1 воздержался, 15 депутатов отсутствовали.
В этот же день — кажется, первый случай такой завидной оперативности — поступило послание от Примакова.
«Взят важный рубеж, но, думаю, Вы согласитесь со мной, что задачи предстоящего этапа на порядок сложнее. Мы рассчитываем, что договоренность по Хеврону станет стартовой площадкой для продвижения ближневосточною мирного процесса на всех его направлениях, укрепления стабильности и безопасности в регионе».
Стартовой площадки не получилось. Нетаньяху, как показали последующие события, выдохся уже на этом рубеже…
17 января в иерусалимском отеле «Ла Ромм» Дан Шомрон и Саиб Арикат подписали соглашение о передислокации ЦАХАЛа в Хевроне. При подписании присутствовал консул США в Иерусалиме. Журналисты допущены не были.
Войска ушли из Хеврона на следующий день. Арафат появился 20 января. Хамасовский Хеврон встретил раиса сдержанно, не так, как когда-то встречала его Газа. Выступая на митинге, Арафат заявил: «Теперь, когда Хеврон освобожден, мы продолжим наш путь к Иерусалиму».
