Ее последние годы были наполнены радостью от издания Булгакова – и тяжестью обычной жизни. По тогдашним законам, срок наследственных авторских прав истек через 25 лет после смерти Булгакова, а ждать издания пришлось гораздо дольше. Чтобы заработать, Елена Сергеевна работала машинисткой, занималась переводами – переводила романы Густава Эмара, Жюля Верна, Андре Моруа. Как и прежде, у нее в доме всегда было полно гостей и накрыт роскошный стол. Она привечала и прикармливала литературоведов и студентов, приходивших к ней ради архивов Булгакова, всегда с радостью рассказывая им о его жизни.
Елена Сергеевна скончалась 18 июля 1970 года. Ее похоронили рядом с Булгаковым – там, где всегда было ее место.
Муза Матисса
В санкт-петербургском Эрмитаже, в зале Maтисса, висят друг напротив друга два портрета одной и той же женщины, один – в молодости, другой – много позже. Под ними подпись – «Портрет Л.Н.Д.» Лидия Николаевна Селекторская. Подпись инициалами была сделана по се собственному настоянию, когда она передавала портреты в дар музею – всего же она подарила России десятки работ Матисса, и ни за одну из них не требовала благодарности…
Больше двадцати лет Лидия Николаевна была музой, секретарем, натурщицей, помощницей, другом и вдохновительницей великого художника, а после его смерти еще не один десяток лет служила его памяти, заботясь о наследии великого художника. В официальных монографиях ее роль в жизни Матисса долго обходили молчанием, упоминая о ней лишь как об одной из натурщиц, и только в последнее время о Лидии Делекторской пишут так, как она того достойна, – рассказывают о женщине, украсившей, согревшей и осветившей последние годы жизни великого художника.
Какой немалый путь нужно было ей пройти, чтобы из далекого от цветущей Европы сибирского города Томска оказаться в Париже, рядом с самим Матиссом! Сейчас эта дорога кажется фантастической, но в начале двадцатого века подобными путями прошли многие русские люди.
Лидия Делекторская родилась 23 июня 1910 года в семье детского врача Николая Ивановича и его супруги Веры Павловны. Ее детство в тихом Томске было счастливым и радостным, а жизнь обеспеченной и спокойной – казалось, так будет много-много лет, но Бог, как известно, вносит свои коррективы в людские планы. Сначала революция и гражданская война разметали неспешное томское бытие, а затем эпидемии – сначала тифа, затем холеры – лишили Лиду обоих родителей. В тринадцать лет она осталась круглой сиротой – заботу о девочке взяла на себя тетка, сестра матери. В 1924 году она вместе с детьми уехала в Манчжурию, в Харбин – и Лида, которой больше некуда было деваться, уехала с ними.
В начале двадцатых годов в Харбине – городе, основанном как станция Китайско-Восточной железной дороги, построенном и заселенном в основном ее служащими и их родственниками, – собралась самая многочисленная колония русских беженцев. Тут были русские школы и русские театры, церкви и магазины, а русская речь на улицах звучала чаще китайской. Однако со временем договоры между Китаем и СССР сделали жизнь эмигрантов весьма затруднительной, и семья Лиды перебралась во Францию.
Лида к этому времени едва успела окончить реальное училище. Она не знала французского языка (в школах Харбина преподавали английский), не владела профессией, не имела гражданства. В девятнадцать лет Лидия вышла замуж – от отчаяния, одиночества и ностальгии – за русского эмигранта, однако уже через год развелась. Оставшись без денег, без друзей и без семьи, она перебивалась случайными заработками: в то время эмигранты без гражданства имели право лишь на несколько профессий – модели, няни, статиста и тому подобное, так что выбор у молодой хорошенькой женщины был небогатый. Лидия несколько раз пробовала позировать разным художникам, но ей это занятие не нравилось: она была напрочь лишена необходимой для такой работы самоуверенности. Осенью 1932 года Делекторская в поисках работы оказалась в Ницце и случайно увидела на автобусной остановке объявление о том, что некоему художнику требовался помощник. Она ничего не понимала в живописи, однако ей была очень нужна работа – и она предложила свои услуги самому Анри Матиссу.
В то время Матисс работал над панно «Танец» для музея Барнаса в Филадельфии. Это масштабное полотно – точнее, три полотна – требовало огромных сил, к тому же из-за первоначальной ошибки в масштабах «Танец» пришлось переписывать заново. Матиссу в то время было за шестьдесят, и заниматься разом делами и живописью ему было уже трудно. Тогда он и написал то самое объявление о поиске помощника, которое попалась на глаза Лидии.
Удивительно, но из множества претенденток художник, всегда предпочитавший южных смуглых женщин, выбрал именно ее – статную светловолосую славянку, плохо говорящую по-французски. Как оказалось, Матисс увидел в ее приходе мистическое совпадение: над первым вариантом «Танца» Матисс работал по заказу русского коллекционера Щукина в 1910 году – именно тогда, когда в далеком Томске в семье врача родилась девочка Лидия… На полученный от Щукина гонорар Матисс смог построить на окраине Парижа свой первый дом – и, возможно, теперь увидел случай дать дом девушке из далекой России.
Через полгода панно было закончена, и Лидия снова оказалась без работы. Но через четыре месяца Матисс нашел ее: его супруге Амели, из-за болезни прикованной к постели, требовалась сиделка, и Матиссы решили снова пригласить Лидию, которая понравилась им молчаливостью, исполнительностью и мягким характером. Сначала она, как полагалось сиделке, приходила с утра и уходила вечером, однако в октябре 1933 года окончательно переехала в дом художника – где осталась на следующие двадцать два года. Матисс дал ей не только деньги и крышу над головой, но и общение, семью, любовь и дело, которому Лидия служила всю свою жизнь…
«До этого я над живописью вообще мало задумывалась, – вспоминала позже Делекторская. – И даже тот факт, что Анри Матисс был художником с мировой известностью, долгое время оставался для меня абстракцией: понаслышке я это знала, но я этим не прониклась, до меня это «не доходило». Матисс это видел, но в вину мне этого не ставил и не старался меня поучать. Он лишь поддерживал мой интерес к его работе». Поначалу Матисс не обращал на русскую девушку особого внимания, ценя ее лишь как хорошую помощницу в доме. Но однажды, когда Лидия беседовала с его женой, он набросал ее портрет: как писала Делекторская, он «сделал с меня зарисовку в очень привычной для меня позе: голова, опущенная на скрещенные на спинке стула руки. Такие импровизации стали повторяться все чаще и чаще. И вскоре Матисс попросил меня позировать ему».
