Брошюра тоненькая, но сказано много. Провидец был Савва Иванович, а проще сказать, человек государственного ума. Его беспокоили стратегические дороги России, вернее, отсутствие таких дорог. Он пишет: «Сравним хотя бы стратегические дороги, направляющиеся к границе Германии. Со стороны России их всего 4, а со стороны Германии 9. О коммерческих путях и говорить нечего: в Германии они подобны паутине, в России же целые громадные районы еще не имеют не только ж.д., но и вообще никаких сносных путей сообщения».
Не обошел молчанием Савва Иванович и свое детище, Ярославско-Архангельскую дорогу. Современное состояние этого, как он считал, важного для государства пути, было тревожное: «Казенные чиновники в силу каких-то мертворожденных циркуляров нанесли своими действиями убыток казне в сумме свыше 400 тыс. на Северной дороге».
Брошюра Мамонтова была его заявкой к возвращению в мир деловых людей. Преданный Савве Ивановичу милейший Николай Сергеевич Кротков, бывший служащий, бывший музыкант и композитор, писал в Бутырки из Боровичей 10 августа 1909 года: «И сюда проникли слухи, что Вы опять становитесь во главе Ярославской ж.д. Если это действительно так, то, ради 28-него неуклонного уважения к Вам и дружеской преданности, вспомните обо мне и дайте лишь возможность вздохнуть от всех моих долгих невзгод.
Вам нужен же будет безусловно честный человек, испытанной к Вам преданности».
Этот слух, как и прежние, оказался для друзей Саввы Ивановича и для него самого дразнящим, но неверным миражом.
4
К старости круг знакомств даже у знаменитых людей год от года становится уже. Того не скажешь о Мамонтове. Тюрьма и суд не только не отпугнули от него людей, но притягивали магнитом.
«Вами интересуется очень Горький (писатель), который будет у меня завтра обедать, — сообщал Станиславский 27 сентября 1900 года в Бутырки. — Не соберетесь ли Вы? Мы всей компанией отправляемся в наш театр смотреть „Грозного“».
Горький Савве Ивановичу тоже был интересен. Собрался к Станиславскому, а впоследствии был гостем Горького на Капри.
О третьей волне молодых дарований, которая нахлынула на Бутырки, пишут немного. А ведь эта волна по-своему тоже замечательная. У Саввы Ивановича бывали, пили и ели, а главное, работали рядом, в Гончарной его мастерской Павел Кузнецов, Судейкин, Сапунов, Бромирский, Букша, Матвеев, очень талантливая, но рано умершая скульптор Богословская. Это только художники, а сколько перебывало в деревянных пенатах Саввы Ивановича молодых артистов!
Новый светлячок в искусстве — радость, но были и потери. Жесточайшие.
9 июля 1902 года умер Антокольский, в Германии, в Бад-Гомбурге. Последняя его работа, последняя надежда достучаться до людей — горельефы «Всемирная трагедия». «Когда я это сделаю, — говорил перед смертью Марк Матвеевич, — все меня поймут».
Хоронили Антокольского в России, в Петербурге на Преображенском кладбище.
Савва Иванович приехал на похороны, его попросили сказать слово. Первым говорил вице-президент Академии Художеств Иван Иванович Толстой, потом — Стасов, адвокат Грузенберг и Савва Иванович.
Был летний день, 18 июля. Над раскрытой могилой общаются с вечностью. И сказал Савва Иванович: «Сердце мое сжалось, но не от впечатления смерти. Нет! Чем больше живешь, тем больше свыкаешься с ней — ведь она так проста, ее права так ясны, так непреложны. Нет, я пришел не для слез, не для жалоб и стенаний. Наоборот, сердце мое радостно трепетало от сознания торжества идеи, я чувствовал законную победу искусства над тлением, искусства, как мировой силы души человеческой, созданной по образу и подобию Божию. А перед этим образом несть ни эллина, ни иудея, есть только правда, добро и любовь, одинаковые для всех людей… Жизнь Марка Антокольского пресеклась! Бренный сосуд разрушился. Пусть! Но душа его в сознании правды, любви, добра, красоты засияла в лучах высшего мира!.. Здесь не время делать оценку творений мудрого ваятеля, музеи бережно сохранят миру его образы, история справедливо и спокойно оценит его заслуги в искусстве. Я же как близкий человек почившего, переживший с ним лучшие молодые годы, могу только выразить желание, чтобы преподанная им чистая любовь жила неугасимо из рода в род».
Для Саввы Ивановича за каждым словом стояли картины живой, полной смысла и души, их жизни. Слова звенели, как высоко настроенные, приносящие боль тому, кто трогает их, струны. Говорил о трепете, радости, а закончив слово, заплакал.
Горе одно не ходит. Не успели повять цветы на могиле Антокольского, 22 июля новое скорбное известие для всей художественной России — умер Левитан.
1902 год для Мамонтова, для семьи его, тяжелейший. Весной дом на Садово-Спасской и все, что в нем было, пошли с молотка.
В архиве Мамонтова, в ЦГАЛИ, хранится газетная вырезка. Статья называется «Помпея в Москве». Газетчик пробрался зимой в гнездо Мамонтовых и ужаснулся: в нетопленом огромном доме хозяйничали мороз и мерзость запустения. Гипсы античных статуй потрескались, полопалась лепнина на потолке, обвалилась со стен штукатурка. Драгоценная старинная итальянская мебель — в паутине трещин, ссыпалась инкрустация с крышки рояля. Картины же были убраны инеем. В инее полотна Васнецова, Серова, Поленова, Репина, Коровина, Врубеля, Аполлинария Васнецова, Владимира Маковского, Ярошенко, Остроухова… И всюду сургучные печати. На ногах Христа, мрамора Антокольского, веревка и печать. На голове Иоанна Крестителя, лежащей на блюде, веревка и печать. На бронзовых статуях, на погибающих гипсах — веревки, печати… В спальне на столе забытые очки и запонки, и на них — веревка и печать.
«Не хочется верить, — писал газетчик, — в существование сознательного вандализма в просвещенном XX веке… Если Мамонтов даже и грешен — из этого все-таки не следует, чтобы художественная коллекция, провинившаяся только тем, что с любовью собиралась им, разделила с ним его тяжелую долю».
Статья не прибавила участия и внимания властей к мамонтовскому собранию картин и древностей. Распродажа национальных русских сокровищ была совершена равнодушными чиновниками по дешевке. Этюды и небольшие картины Коровина, Врубеля, Серова шли по двадцать пять рублей, кому попало. «Христос перед судом народа» Антокольского потянул на десять тысяч. Статую купил Рябушинский. По десять тысяч были проданы полотна Виктора Васнецова. Картинная галерея Александра III (Русский музей) приобрела «Витязя на распутье», Третьяковская галерея — «Битву русских со скифами». По двадцать пять рублей были проданы скульптурные работы самого Саввы Ивановича.
