Михеев поправил прядь волос, охотно выпалив:
— Неоднократно.
— И что же она говорила?
— Она отвечала так: «Не труднее, чем вам — нашим мужьям». И еще вот так: «Жены военных должны быть самоотверженными женщинами, особенно жены моряков, летчиков, чекистов… Как может быть одной семейной половине легко, когда другой — трудно! Надо уметь поровну делить трудности, чтобы обоим становилось легче».
— Ах вот вы с чем пришли, — стрельнула догадливым взглядом женщина. — Петров, значит, нажаловался. Представляю, такой солидный бугай — и с обиженным видом!..
— Иронизировать не надо, Юлия Викторовна, — серьезно сказал Михеев. — Все было совсем иначе. Я сам навязался к Леониду Владимировичу с расспросами. Скажу больше, искал для этого удобный случай. Возможно, к кому-нибудь другому я бы домой вот так не поехал. Ваш же муж толковый, жизнерадостный человек, к нему хмурость вовсе не идет… Я не хочу сказать, что у нас водятся бестолковые работники. Но Петров выделяется среди других… Но не об этом сейчас речь. Сник он за последнее время, вижу, тоска его гложет. Нам, начальникам, Юлия Викторовна, положено быть психологами, и мы должны знать, что на душе у того или иного подчиненного.
— А что у нас на душе, вы, мужья-психологи, часто распознаете? — не спрашивала, а упрекала она. — На это у вас времени не хватает. Жена должна все понимать, сочувствовать, лелеять мужа, отдавать всю себя, если хотите. А что же ей взамен, равной половине? Вдовье одиночество при живом муже… Мы вот в санаторий приехали. Леонид, как положено, к врачу пошел, а тот ему: «Вы отоспитесь сначала денька три, потом приходите, посмотрим, что вам назначить». Я его бодрым-то за едой только и вижу. Говорю ему, поставил бы там у себя койку, чего тащиться домой спать… Дочка, когда была жива, только и слышала от меня: «Тише, папа спит, ему на работу…» Она у нас слово «тише» узнала раньше, чем «гулять» и «играть», — дрогнул голос Юлии Викторовны, она замолчала, скорбно поджав губы.
Михеев положил на ее маленькую нежную руку свою широкую ладонь, не находя сразу нужных, утешающих слов.
— Все это грустно, конечно, — наконец заговорил он и убрал руку. — Но все-таки, как хотите, вы преувеличиваете свою безутешность. Я понимаю, всякому свои радости. Скажу откровенно, вам… с вашей внешностью можно желать, даже требовать большего внимания к себе. Конечно, вам хочется интересно жить. Кто же против этого?.. У вас с мужем есть настоящие друзья?
— Почти что нет. С Плесцовыми разве встречаемся… Вы, по-моему, учите сотрудников быть щепетильными в связях и знакомствах.
— А разве хорошо быть неразборчивыми? И потом друзей не предлагают, их даже не выбирают. Они сами сердцами прикипают. Настоящие-то… Я знаю семьи наших сотрудников, которые по-родственному близки. И живут они не в своем замкнутом мирке, а полнокровно, интересно…
— Как понимать этот интерес? Леонид мой, к примеру, птиц любит, завел как-то красноголового щегла. «Поет!» — радуется, глядя на него. И не поймет, что мечется птица в клетке и вовсе не поет она, а криком плачет.
— Вы о себе эту притчу?
— Нет, о щегле… Я домашняя птица.
— А если любите свой дом, должны и домочадцев понимать, — ухватился Михеев за возможность склонить разговор в желаемом направлении. — Бывает, всю жизнь люди живут рядом без понятия. Но разве Леонид Владимирович не понимает вас…
Она не дала досказать:
— Любит, знаю. Даже больше, чем следовало бы… Но когда к этому «больше» добавляется эгоизм, ревнивые подозрения, в тягость становится такая любовь.
— Вы не преувеличиваете, Юлия Викторовна?
— Что вы! — отмахнулась она обеими руками. — Мне поначалу нравилось видеть беспокойство Леонида, когда на меня кто-нибудь заглядывался. Боже упаси, если кто-то подойдет ко мне, заговорит. И неважно где: в троллейбусе ли, в кинотеатре, да где угодно. Другому мужу бы льстило, а он лопнуть от ревности готов. Так я-то при чем, если другим нравлюсь? А он говорит: почему к тебе одной всегда липнут? Значит, повод даешь, глазки строишь…
— Вы знаете, мне как будто бы все стало ясно, — после паузы сказал Михеев. — И все-таки я не был бы удовлетворен, если бы не спросил вас еще об одном…
— Пожалуйста, Анатолий Николаевич. Я вижу, вы с пониманием отнеслись к нашим неурядицам.
— У вас очень расстроились отношения с мужем?
Она посмотрела на окно, пошла задернуть шторы — на дворе уже было темно. Михеев успел взглянуть на часы, перевалило за половину девятого вечера, он мог позволить себе еще не более пятнадцати — двадцати минут разговора.
— Я не ваш вопрос обдумывала, — начала она, вернувшись к столу. — Теперь я поняла и не осуждаю Леонида за то, что он с вами поделился. А на вопрос отвечаю: нет, я бы не сказала, чтобы пошатнулись наши отношения. Но трещинка появилась. Так, наверное, начинается тропинка к разводу. Он не заикался об этом?
«Хитрющая до смерти», — вспомнил Михеев слова Петрова. Ему так и хотелось сказать: «Милая вы бестия. Вы же уверены, что ни на какой развод он не решится, да и вы о нем не думаете. Тоска вас заела, не знаете, куда деть себя…»
— Работать бы вам пойти… — как-то вырвалось у Анатолия Николаевича, и он заметил на ее лице разочарованную ухмылку.
— Рецепт на лекарство от скуки, — усмехнулась она и напомнила: — Но я вас спрашивала о другом.
Михеев смягчил ответ улыбкой.
— Вам разве не подсказывает женская интуиция, почему я пришел?
— Да, да… Значит, говорил. Он и сегодня мне о разводе заикался… Я начинаю жалеть, что подозрения его напрасные. Я бы не скрыла, если бы завела кавалера, ей-богу, сказала бы. Так мне кажется… Ну и пусть… Только, конечно, глупо. Вот она и вся, его любовь. Пусть ищет себе такую, которая… За которую душа будет спокойна. Серую клушку! — закончила она язвительно.
— Не сочтите бестактным мое вторжение, но я безоговорочно верю вам. Я чувствую, вы искренни. Видимо, вы нарочно позлить его захотели и в чем-то переборщили, а разубеждать не захотели.
Она вздохнула и посмотрела на Михеева так, будто сейчас только увидела его.
— Извините и вы меня, Анатолий Николаевич. Скажите, сколько вам лет?
— За что же извинять? В сентябре перевалит на четвертый десяток.
— Тридцать! — удивилась она, хотя на глаз дала ему немногим больше. — Вы, должно быть, много пережили, коли так понимаете других…
— Не знаю, не задумывался об этом.
— Наверное, вы правы, переборщила я. Возмутилось все во мне… В какой-то момент надо было положить ему руку на шею и по-человечески, душевно поговорить. А я ударилась в другую крайность. — Она поднялась, пошарила рукой за буфетом, достала початую бутылку коньяка, поставила на стол.
