все сводит на нет. Без головы даже сильные руки храбрецов — бессильны!
Жадно впитывались в стране волнующие известия о двухнедельных боях за Мукден, и поэтому мало затронуло внимание передовой общественности опубликованное в газетах сообщение о созыве «булыгинской думы». Зато по-иному, с большой общественной темпераментностью была встречена резолюция Пироговского съезда врачей.
Эти и ряд последующих событий не раз вызывали замечания Гиляровского:
— Раскачка продолжается! Ветер крепчает! Надо плотнее, на все пуговицы застегивать пальто и даже поднимать воротник и нахлобучивать фуражку или шляпу!
В тревожных и беспокойных настроениях пронеслись март и апрель, а май принес Цусиму.
В мутных волнах узкого пролива Желтого моря были потоплены не только плавучие стальные крепости эскадр З. П. Рождественского и Н. И. Небогатова, но и вера в силу и могущество самодержавного строя.
— Сила и слава нашего флота, горделивое веяние Андреевского флага потоплены в волнах Цусимы, — говорили находившиеся на излечении в Москве моряки, бывавшие в Столешниках.
Четко сохранились в памяти оставшиеся в живых очевидцы Цусимы, прибывшие в Москву с места разыгравшейся военной катастрофы. С необычайным возмущением рассказывали моряки о трагедии в проливе Желтого моря, об окончательной утрате всякой веры в благополучный исход войны. Эти рассказы подтверждало распространенное среди передовой общественности Москвы убеждение в неизбежности и близости бесславного конца дальневосточной войны.
— Жуткие дни! Кровь стынет! Сердце замирает! Надо всемерно добиваться конца, — бросил как-то дядя Гиляй после одного посещения Столешников очевидцами военных событий.
С каждым днем положение в стране обострялось. Об этом свидетельствовали восстания моряков Черноморского флота на броненосце «Потемкин Таврический», «Георгий Победоносец» и корабле «Прут». Несколько моряков, прибывших из Севастополя, колоритно рассказали подробности событий в Черноморской эскадре, возглавляемой главнокомандующим Черноморским флотом Г. П. Чухниным.
— Чухнин и свобода — вещи вряд ли совместимые, — заметил дядя Гиляй после одной из таких бесед.
Яркими и впечатляющими были рассказы А. И. Куприна о происходившем на берегах Черного моря. Писатель красочно, темпераментно и образно передавал виденное и услышанное им. Многие подробности, естественно, не нашли места в тогдашней печати по цензурным условиям.
Дальний Восток с подписанием мирного договора с Японией сразу вышел из поля зрения общественности. Военную трагедию с Порт-Артуром, Мукденом, Цусимой старались как бы позабыть, не думать о ней.
— Я даже минутами начинаю сомневаться, я ли автор «Красного смеха» и надо ли было мне его вообще писать, — обронил как-то в разговоре за чайным столом в Столешниках Л. Н. Андреев.
— Ты, Леонид, ты! И очень хорошо, страстно написал! Вся Россия им зачитывалась, — ответил Н. Д. Телешов, как всегда, спокойно и авторитетно.
— Во всю силищу развернул ты в ней, Леонид, нашу боль и тревогу, — добавил Гиляровский.
В хронике текущих московских происшествий, обсуждавшихся в Столешниках, хочется отметить предъявление рабочими сытинской типографии на Пятницкой коллективного требования к администрации о повышении расценок. Некоторые из рабочих, принимавших участие в подготовке этих требований, несколько раз бывали у Гиляровского и горячо толковали в его кабинете и, уходя, в передней. Слышались такие слова:
— Хоть он (И. Д. Сытин), несомненно, и обозлится, но делать ему нечего — придется попятиться! Время теперь не на его стороне.
Несколько недель спустя основные требования рабочих были приняты администрацией типографии, и дядя Гиляй, столкнувшись с Сытиным в редакции «Русского слова», бросил:
— Видите, Иван Дмитриевич, иногда и запятая для владельца типографии превращается в точку.
Слова Гиляровского о запятой были намеком на то, что рабочие требовали при подсчете сделанного набора учитывать запятую, как самостоятельный типографский знак, что раньше в расчет не принималось.
— Шутить все изволите, Владимир Алексеевич, — улыбаясь, ответил Сытин. — Пишите, как Влас Михайлович (Дорошевич), без запятых, тогда нам убытку меньше будет.
Ясная сентябрьская погода с чудесными прозрачными днями, насыщенными последним солнечным теплом, принесла ряд крупных общественных новостей, свидетельствующих о дальнейшем углублении и обострении революционных настроений в стране.
Как волны в разбушевавшейся морской стихии, из одного города в другой перекатывались волнения, распространялось недовольство. Усиливалось революционное брожение среди крестьян, начинавших пускать помещикам «красного петуха», росло число забастовок на фабриках и заводах, открыто не повиновались властям некоторые воинские части. В различных городах страны проходили съезды врачей, юристов, журналистов, педагогов, земских и городских деятелей, которые в своих резолюциях единодушно и настойчиво требовали учредительного собрания. Сентябрь не был затишьем. Это были сильнейшие, ураганной напряженности ветры перед готовой разразиться каждую минуту бурей. Так воспринимались сентябрьские дни пятого года. Каждый день приносил все новые, подчас полные неожиданностей, показатели обострения политической «погоды» и усиления революционного «давления» в стране.
Все твердые устои московской жизни, весь ее бытовой уклад находились в состоянии почти полнейшего развала. Каждую минуту могли прекратить подачу воды в квартиры и колонки. И поэтому все, кто во что горазд, запасались водой — наливали ее в ванны, ведра и всяческие другие подходящие, а иногда и совсем не подходящие для этого сосуды. Из-за беспрерывных забастовок каждый день могла прекратиться подача электричества. Из-за этого усиленно покупались керосин, стеариновые свечи и даже лампадки и лампадное масло. На слова старшего дворника, что завтра, может, света не будет, дядя Гиляй наставительно заметил:
— Сходи к Параскеве Пятнице в Охотном, купи десяток восковых свечей. И церкви доход, и тебе полезно.
Усиленно раскупались на всякий случай филипповские и чуевские сухари и сушки, сушился хлеб. Делались, смотря по средствам, запасы муки, крупы, спичек, соли. Все и вся жило в Москве в беспокойстве и тревоге, в ожидании, что завтра обязательно что-то случится и все привычное полетит в неизвестные тартарары.
В Столешниках жила твердая уверенность, что, пока не придут новые люди к управлению страной, хаос будет увеличиваться.
— У нас, кроме
