— Так что, Яков Александрович, с лозунгами понятно? Вот и с планами разберемся.
Полторы версты — пустяк, но вдруг донеслись до слуха выстрелы. Осторожно выехав на поляну, увидели пасущихся коней. Вахмистр Перваков и его казаки выбежали навстречу.
— Чего это огнем встречаете? — спросил Шкуро.
— Мужиков пугали, Андрей Григорьевич, — пояснил Перваков. — Михайловские — там поголовно все большевики. Я им: «Кони у вас добрые». А они мне: «Это помещика делили». А я ему поперечь: «Тот помещик приказал, чтобы этих коней вы мне отдали». Они было ускакать хотели, да мы выстрелили. Они со страху с коней попадали и… деру. А кони — вот они.
— Со страху попадали? — переспросил Слащов.
— Так точно, господин полковник.
— Ну смотри, начальник штаба, место для нашего лагеря. Не подступишься — в седловине гор. А на этом дереве постоянно наблюдатель с биноклем. С той стороны черкесы нас охраняют…
Под огромным древним дубом — добротный шалаш из сучьев. У входа пика, на ней — значок: волчья голова на черном поле.
Слащов у понравилось. Предложив всем построиться, он лихо скомандовал:
— Смирно! Равнение направо! Господа офицеры! — подошел с рапортом к Шкуро. — Господин полковник! Во вверенной вам армии налицо штаб-офицеров два: Слащов и Сейделер; обер-офицеров пять: подъесаул Мельников, поручик Фрост, прапорщик Лукин, прапорщик Макеев, прапорщик Света шов; казаков шесть: вахмистр Перваков, вахмистр Наум Козлов, вахмистр Кузьменко, урядник Безродный, Совенко, Ягодкин; винтовок — четыре, револьверов — два, биноклей — два!
— Здорово, Южная кубанская армия! — крикнул полковник Шкуро. — Приветствую вас с начетом боевых действий. Глубоко верю, что с каждым днем станет наша армия расти, и победа будет за нами, ибо дело наше святое!
В ответ — «Ура!»
Разошлись, сели покурить.
— Здесь будем готовиться, силы набирать, — сказал Шкуро Слащову. — Жаль девок сюда нельзя, но чихирь — хоть залейся.
— Как называется место? — спросил Слащов. — Мне же в сводках указывать придется.
— Волчья поляна!
VI
Каждый день скакали вокруг поляны. Командовал Шкуро или Мельников. И рысью, и галопом, и в карьер, и лаву строили из двадцати всадников, обнажали шашки и рубили кустарник. Все были опытными умелыми боевыми казаками, кроме Слащова, приученного к офицерской езде со времен юнкерского училища. Шкуро, посмеиваясь, объяснял ему:
— Ты, Александрович, брось лошадь калечить своей облегченной рысью. Гляди, как мы, казаки, скачем. — Он пускал лошадь рысью и пригибался, почти ложился на луку седла. — И мне легко, и лошади не тяжело. А ты прыгаешь на ней и спину бьешь.
— Учили так, Андрей, Григорьич.
— Теперь по-нашему переучивайся, И шпоры брось. Лошадь так все понимает. Нагайку держи, но не бей сильно… Учись, Александрыч, а то в бой, в лаву не возьмём. B пехоту спишем.
Представители атамана в городах и станицах регулярно приезжали докладывать обстановку, поговорить со своими, а то и денег попросить, В один тихий красный вечер приехали Кузьма Мельников из Ессентуков и поручик Бутлеров из Кисловодска. Андрей Григорьевич им доверял. Прогуливались втроем. Посланцы мучили одним и тем же вопросом: «Когда?»
— Этот вопрос, друзья, самый простой. Деникин выступает числа двадцатого июня. Может быть, двадцать втopoгo. Вот и мы так подладимся. Значит, через недельку. Есть другой вопрос — самый главный. Наши деньги кончаются. У казаков не соберешь. А войску надо оружие, продовольствие. Где брать? Вот вам, друзья, ответственное задание: точно знать, где хранят большевики секретные денежные запасы. И, главное, золото. Они много конфисковали у буржуев. Особенно в Пятигорске Я Кисловодске этот еврей из Москвы Лещинский. Проследить за ним надо. Чтобы не скрылся. В Ставрополе у нас человека нет, и это плохо.
— Там же матросы, Андрей Григорьич.
— Ты бы съездил туда, Кузьма, подружился бы с матросиками. Или с какой-нибудь бабонькой из банка. Там большой банк. И об этом никому. Брать будем для дела, а не дуванить. Может, Леночку в Ставрополе, Кузя, встретишь. От меня мильон поклонов и поцелуев…
Спал в эту ночь Шкуро беспокойно — золото снилось — и утром, едва открыв глаза, испуганно вскочил: над ним стоял изможденный оборванный старик с безумно сверкающими глазами.
— Ты кто? — вскрикнул Шкуро.
— Я Георгий Победоносец, победитель врагов христианства! К тебе пришел, чтобы и ты за мной поднялся за казаков, за православных! Не ужасайся войн и смятений, ибо этому надлежит быть. Восстал народ на народ и царство на царство. Но ты должен победить всех, и падут они от острия меча твоего. И отведут в плен все народы… А тогда Пилат велел бить Иисуса. И распяли его, и повесили…
— Что это ты заговариваешься, старик. Христа не повесили.
— Кто же убьет — подлежит суду! — выкрикивал старик, прожигая желто-сверкающим бешеным взглядом. — А ты, молодой воин, спасай казачество! Не забывай Бога, будь милосерд к людям…
Много набормотал юродивый. Не очень жаловал полковник Шкуро витиеватые церковные словеса, но без Бога сам не проживешь, и за тобой никто не пойдет.
С утра пришлось задуматься, а днем очередной вестник сообщил, что в станице Бургустанской назначен большевистский митинг, на котором комиссары будут убеждать народ поймать полковника Шкуро, которого они считают предателем и бандитом.
Слащов отговаривал, но Андрей взял шестерых казаков с винтовками и гранатами и с наступлением сумерек выехали в станицу, поверх черкесок — бурки. Станица опустела — все в правлении на митинге. Четверых казаков полковник оставил на площади, сам с Перваковым и Безродным подъехал к правлению. Оттуда вышла женщина и сказала: «Опоздали, служивые, все комиссары уже уехали».
Из окон, однако, вырывался шум горячих речей — митинговали без чужих комиссаров. Уже совсем стемнело.
— Это что за казаки? — спросил кто-то невидимый.
— Мне нужен станичный атаман! — громко крикнул Шкуро и тихо приказал своим: — Я войду, и если что — бросайте гранаты в окна.
— Станичных атаманов больше нет, — ответили из темноты. — Теперь я станичный комиссар.
— А по званию?
— Ну, прапорщик. А вы?
— А я от восставших казаков.
— Не от полковника Шкуро?
— Я он сам и есть.
— Пожалуйте в правление. Там еще митинг продолжается. Старики наши…
— Вот что, прапорщик. Там, на окраине станицы, стоят два моих полка. В случае какого-либо предательства с вашей стороны они вырежут всю станицу до последнего человека. Вы поняли? Теперь пошли.
Полковник спешился и вместе с комиссаром вошел вправление как был — в папахе, в бурке, надетой поверх черкески.
