По данным московского адресного стола, Французовых числилось человек 20, но все они оказались почтенными людьми, не внушавшими подозрения. Не более успешные сведения получились мною и из провинции.
Отправясь лично на пивоваренный завод, за Драгомиловскую заставу, я справился в конторе у заведующего личным составом о рабочем Французове. Порывшись в списках, заведующий заявил, что рабочего Французова у них нет и не было. Тут же вертевшийся, весьма шустрый, конторский мальчишка, слышавший наш разговор, вдруг выпалил:
- А вот на браге у нас работал Колька Француз.
- Что, это его фамилия? - спросил я.
- Нет, - ответил мальчик, - фамилия ему Фортунатов, а это его прозвали французом.
- Почему же его так прозвали?
- Да потому, что у него была французская болезнь.
Я справился у заведующего об Николае Фортунатове и узнал, что последний взял расчет около трех месяцев тому назад и с тех пор на заводе не показывался. Из опроса рабочих выяснилось, что он уехал в деревню.
В конторе же я узнал, что Фортунатов родом Из деревни Московского уезда.
В тот же день я с агентами выехал туда. Фортунатова мы там не застали.
Родители его давно не видали и будто бы не знали Даже его адреса.
Однако при обыске, произведенном у них в избе, мы нашли элегантное шелковое платье, отделанное дорогим кружевом.
На мой вопрос, откуда оно, старуха принялась рассказывать неправдоподобную историю о какой-то московской барыне, ей якобы его подарившей за долголетнюю и добросовестную доставку молока, сливок, сметаны и прочих молочных продуктов. Старуха путалась, сбивалась и, наконец, созналась, что платье это подарил ей сын, Колька. Я нашел нужным арестовать родителей Фортунатова и, привезя их в Москву, задержал при сыскной полиции.
По наведенным справкам быстро выяснилось, что платье это принадлежало той даме, что была зарезана вместе со своим спутником и с извозчиком по дороге на Воробьевы горы.
Колькины родители оказались хитрыми и осторожными мужиками.
Целых две недели добивался я у них адреса Фортунатова, но они упорно отговаривались незнанием.
Наконец, я решил прибегнуть к "подсадке".
Я приказал перевести Колькиных родителей в полицейский дом при Сретенском участке, сделав вид, что отказываюсь добиться от них правды и предоставляю суду разобраться в их деле. Дня за три до их перевода я направил в Сретенский полицейский дом своею агентшу под видом воровки. Об агентше знал лишь смотритель дома, которому мною были даны строгие инструкции не делать никаких послаблений в режиме моей служащей.
Через пару дней для большего правдоподобия я одновременно перевел туда содержавшуюся при сыскной полиции настоящую воровку.
Продержав всю эту компанию вместе с неделю, я освободил и вызвал к себе агентшу.
- Ну, что? - спросил я ее.
- Старуха оказалась настоящим кремнем. Я и так, я и сяк, - молчит. Однако за неделю я расположила ее к себе, и хоть о деле она ни словом не обмолвилась, но при моем уходе отвела меня в сторону и дала адрес некоей Таньки, Колькиной любовницы. Старуха просит Таньку сходить к сыну и, буде милость его будет, прислать им, старикам, в тюрьму чайку и сахарку.
Моя агентша отправилась к Таньке и в точности исполнила поручение старухи. В то же время за Танькиной квартирой было установлено строгое наблюдение.
Один из моих агентов, красавец собой, переодетый почтальоном, пристал на улице к Таньке, познакомился, разговорился и вскоре же проводил ее до квартиры Фортунатова.
В тот же вечер мы нагрянули с обыском. Преступник держал себя на первых порах крайне нагло.
- Ты Фортунатов?
- А хотя бы и Фортунатов!
- Вот ты-то нам и нужен.
- А зачем это я вам понадобился?
- Где работаешь?
- Нигде. Разве с такой рукой работать можно? Я с ними, кровопийцами и угнетателями бедняков, судиться еще буду!...
Ну, ладно, француз, одевайся!
И это уже знаете!...
Обыск у Кольки решительно ничего не дал. Привезя его в сыскную, я тотчас же приказал привести "доктора" Федотова, фельдшер лишь слегка кивнул утвердительно головой.
Что, выдали? - со злою улыбкой спросил Колька у фельдшера.
- Ей-Богу, нет! Что вы, что вы! Я сам здесь сижу, зацапали меня.
- Вот как? Сидите? А пожалуй, и служите здесь? Много ли получаете?
- Да вот сами увидите, когда в одну камеру посадят.
- Эвона! Нашли дурака! В одну камеру! Знакомое дело: шалишь!
Я прервал этот диалог:
- Успокойтесь, не будете вместе сидеть.
Фельдшера увели.
- Ну, Фортунатов, полно дурака валять! Признавайся, ведь я все знаю.
- А что вы знаете, когда знать-то нечего?!
- Нечего?
- Нечего!
- А купон с убитой старухи в Богородском?
- Какой купон? Какая такая старуха?
- А тот самый, что ты дал доктору за отнятие пальцев.
- Да я его получил сдачи в какой-то лавке.
- В какой?
- Не помню.
- Эх ты, пиво, и садануть-то как следует не сумел!
При этом восклицании Колька побледнел, тяжело вздохнул, и капли пота выступили у него на лбу. Но, оправившись, он продолжал все отрицать. На следующий день я вызвал к себе родственника Белостоцкого, почти оправившегося от ранения, прося его взглянуть на Кольку. Вместе с тем я предупредил его, что, в случае непризнания или неуверенности, он не должен при Кольке этого обнаруживать.
- Посмотрите молча на него и пройдете в следующую комнату.
О результатах же скажете мне потом.
Так и сделали: Фортунатов был вызван ко мне в кабинет. Присутствовавший при этом пострадавший, взглянув на него, простился со мной и вышел из комнаты. Написав какую-то бумажку и сделав надлежащую паузу, я последовал за ним, оставив Кольку с двумя надзирателями. Колька, считавший свою жертву давно убитой, конечно, не обратил на нее никакого внимания.
- Ну что? - спросил я пострадавшего.
Он развел руками:
- По росту и фигуре похож, а Бог же его знает!
~~ Вы постарайтесь точно припомнить.
- Да, как тут припомнишь? Вот если б по испуганному крику, он до сих пор звенит в моих ушах.
Задача была трудная. Однако я решил попытать счастья. Позвав надзирателя, я сказал:
- Когда я буду его допрашивать, то вы, стоя за спиной Фортунатова, незаметно приблизьтесь и двумя пальцами ткните его в бок, в щекотливое место.
Результат превзошел мои ожидания.
Колька, всецело поглощенный допросом, напряженно следящий за каждым своим словом, не заметил приблизившегося к нему надзирателя и, получив вдруг шенкель, от неожиданности и испуга дико вскрикнул:
