Екатерина Великая - О величии России. Из «Особых тетрадей» императрицы

Екатерине больше шестидесяти, в ней уже нет прежней энергии, одолевают болезни, и временщики хозяйничают в стране, а заправляет всем новоиспеченный Светлейший – Платон Зубов. Внук Екатерины Александр, будущий император, признается своему другу Виктору Кочубею, что ему стыдно видеть все это и молчать…

Любовь Екатерины к молодым мужчинам, почти мальчикам (Зубов был почти на сорок лет младше ее), можно считать как минимум некоторым отклонением в сторону психофизической патологии. Императрица уверяла себя и других в том, что у нее – «мужская душа», и в интимной жизни она чаще оказывалась «ведущей», чем «ведомой».

По крайней мере, после Потемкина, дерзавшего с переменным успехом – быть «ведущим», Екатерину все чаще влекло к нежным юным существам мужского пола, которых необходимо было «вести» – воспитывать, образовывать, обучать всему, в том числе и любовной науке. Любовь Екатерины к каждому из них была похожа и на материнское чувство, и на чувства наставника, радующегося успехам своего воспитанника.

Екатерина всегда была влюбчивой, хотела быть любимой и в чувствах к своему избраннику стремилась быть предельно искренней; одиночество переносила тяжело: «Вы меня… вовсе позабыли и оставили одну, как будто я городовой межевой столб». «Христа ради, выискивай способ, чтоб мы никогда не ссорились.

А ссоры – всегда от постороннего вздора. Мы ссоримся о власти, а не о любви» (из екатерининских писем Потемкину 1775–1776 гг.). А вот строки из ее любовного письма двадцатичетырехлетнему прапорщику Преображенского полка Ивану Римскому-Корсакову: «Буде скоро не возвратишься, сбегу отселе и понесусь искать по всему городу».

Но все-таки она не превращалась в рабу чувств и, даже охваченная страстью, помнила о главном своем предназначении. «Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество», – замечал Пушкин, имея в виду и удивительную способность Екатерины превращать своих любовников (хотя бы некоторых из них) в преданных ей помощников – политиков, дипломатов, администраторов, военачальников.

Екатерина радовалась каждому новому единомышленнику и даже расплакалась, когда впервые прочитала державинскую «Фелицу». Дашкова, познакомившая ее с этой публикацией в «Собеседнике любителей российского слова», испугалась, что императрица недовольна, однако Екатерина сказала ей: «Не опасайтесь; я только вас спрашиваю о том, кто бы меня так коротко знал, который умел так приятно описать, что, ты видишь, я, как дура, плачу».

Портрет несколько идеализированный, но реакция императрицы на эти строки свидетельствует о том, что ей не только хотелось казаться такой, – она искренне желала для себя достижения этого идеала, хотя и понимала, что ставит перед собой слишком трудную задачу.

Екатерина умела и сдерживать свои чувства; особенно ценила она это качество в других, говоря, например, о Петре Великом: «Превосходнее всего в его характере было то, что сколько он ни был горяч, но истина всегда брала над ним верх…».

Впрочем, кто «из великих и мудрых» без греха. Недобрые дела творил во гневе Петр, и Екатерине не всегда удавалось быть справедливой и милосердной, несмотря на всю «мягкость» ее царствования. Она умела ненавидеть и презирать, могла незаслуженно унизить, хотя и не находила в этом особенного для себя удовольствия.

Чаще всего причиной тому был гнев или нервный срыв. Показательна история с московским губернатором, престарелым графом П. С. Салтыковым, долгое время пользовавшимся благосклонностью императрицы. В 1771 году во время «чумного бунта» в Москве он не проявил должной оперативности и был отправлен в отставку с оскорбительной формулировкой: «похваляя его предкам Ее Величества учиненную знатную службу».

В одном из писем, которое стало известно в обществе, Екатерина, не сдерживая гнева, обозвала его, генерал-фельдмаршала, прославившего елисаветинское царствование победами в Семилетней войне, «старым хрычом». Придворные от Салтыкова отвернулись, он очень переживал и вскоре умер. Прощание с ним проходило не по рангу, но неожиданно прибыл не побоявшийся прослыть оппозиционером генерал-аншеф граф П. И. Панин, в парадном мундире, при всех орденах, и воздал должное памяти героя.

Сострадание не было ей чуждо, тому есть немало примеров, но крайне редко можно было увидеть ее признающей собственную ошибку, отменяющей уже обнародованное распоряжение. (Граф А. Г. Орлов уверял, что это произошло с нею лишь однажды, когда избежал ссылки сенатор-масон И. В. Лопухин.)

Кажется, императрица не готова была к покаянию, ее вера в Бога отчасти походила на соглашение о разделении обязанностей между ведущим небесным Стратегом и земным правителем, которому поручены все дела людей. К церкви ее отношение было откровенно утилитарным: «…в святые ведь мне не попасть, после того как я подчинила правительственному контролю доходы духовенства» (из письма княгине Е. Р. Дашковой, 1783 г.).

Екатерина даже позволяла себе шутки над высшими архиереями, например, в 1787 году так описала возведение Платона (П. Е. Левшина) в сан митрополита: «…нашили ему на белый клобук крест бриллиантовый в пол-аршина в длину и поперек, и он во все время был, как павлин Кременчугский» (из письма Потемкину, находившемуся тогда в Кременчуге).

Но в том же году Екатерина послала Потемкину письмо, свидетельствующее о том, что практицизм не распространился на все формы ее отношений с миром, с природой как Божьим творением.

«Дела в Европе позапутываются. Цесарь посылает войски в Нидерландию. Король Прусский противу голландцев вооружается. Франция, не имев денег, делает лагери. Англия высылает флот и дает Принцу Оранскому денег. Прочие державы бдят, а я гуляю по саду, который весьма разросся и прекрасен» (27 июля 1787 года, Царское Село).

Ей приходилось уходить из своих любимых садов – этого требовали дела государства и дела семейные, которые тоже всегда были для нее государственными делами. Когда в июле 1793 года граф И. Г. Чернышев поздравил ее по случаю обручения великого князя Александра Павловича с великой княжной Елисаветой Алексеевной, она очень удивилась, почему граф не поздравил ее также с «присоединением к Империи трех прекрасных и многолюдных губерний» – территорий, отошедших к России по второму разделу Польши.

Любовь Екатерины к внукам – Александру и Константину (Николай появился на свет за несколько месяцев до ее смерти) была сильна и потому также, что, любя и воспитывая их, императрица словно приближала к себе и «воспитывала» будущее России, всматривалась в него.