Несчастливым был для нас этот 1962 год. В Хабаровске, куда я приехал навестить жену, мне стало плохо. Проснулся от удушья. В глазах потемнело, дышать нечем. Я вырвал балконную дверь гостиницы и, как был в трусах, вышел на пятнадцатиградусный мороз. Дышать стало легче. Зашел в комнату, одел шлепанцы, накинул шинель на голое тело, взял стул и снова вышел на балкон. Просидел около двух часов. Основательно промерз, но самочувствие улучшилось. Вернулся в постель. Быстро согрелся и уснул, но скоро проснулся от чувства какой-то тревоги. Взглянул на часы: 7.20. В госпиталь рано, в столовую не хочется. Не спеша оделся. Снова вышел на балкон.
В половине десятого был у жены. Как только вошел, жена с тревогой спросила:
– Что с тобой?
– Ничего особенного. Нездоровится немного.
Сидим, разговариваем. Входит с утренним обходом Цветковский. Мне приходится удалиться. Когда возвращаюсь, жена говорит: «Ну вот, и Василий Николаевич обратил внимание на твой вид. Я попросила его посмотреть тебя, но он говорит, что если б ты не был генерал, то он сделал бы это запросто, а генералу предлагать осмотр ему неудобно. Я тебя прошу, обратись к нему. Если не для себя, то хоть ради меня».
Был проведен не простой врачебный осмотр, как я предполагал, а детальное обследование. Когда я понял, что оно закончено, то попытался подняться, но Василий Николаевич придержал меня за плечо и, усевшись на стул рядом с моим изголовьем, спросил: «Какие у Вас планы, Петр Григорьевич?»
– Очень простые. Девятого я уезжаю в Уссурийск. Там пару дней потрачу на то, чтобы сдать дела. Затем беру отпуск и приезжаю к вам. Вы к тому времени приготовите Зинаиду Михайловну к выписке. Я по приезде в Хабаровск иду в Медуправление, забираю наши путевки, беру под мышки Зинаиду Михайловну – в самолет и в Москву, а оттуда через пару дней в Кисловодск.
– Знаете, Петр Григорьевич, мне ваш план не очень нравится. Я не имею права выпустить вас из госпиталя, ваше сердце не в порядке.
– Это вы о генералах так заботитесь, Василий Николаевич. А вы вообразите, что осматривали солдата, и тогда вы преспокойно его выпустите.
– Нет, Петр Григорьевич, любого человека в таком состоянии я из госпиталя не выпущу. У Вас ведь четко определился инфаркт. И если вы добровольно не останетесь, я вынужден буду доложить командующему войсками округа.
– Ну, что ж докладывайте! Я в госпитале не останусь. – И я, закончив одевание, ушел в палату жены. Через некоторое время в палату жены заглянул Василий Николаевич.
– Товарищ генерал, вас к телефону командующий войсками.
Я быстро подошел, взял трубку.
– Крейзер, – послышалось оттуда, – вы что же, думаете, что вправе распоряжаться своей жизнью и здоровьем по своему усмотрению? Выполняйте указание Цветковского. Немедленно занимайте указанное вам место и лечитесь. Приказываю из госпиталя выйти здоровым и только с разрешения врача.
– Желаю вам скорее поправиться, – помягчевшим голосом добавил он. – Не лишайте нас с Репиным удовольствия присутствовать на банкете по случаю вашего возвращения на кафедру. Мы с Александром Федоровичем стараемся об этом, и я надеюсь – не напрасно.
В конце декабря добрались мы до Москвы. И дальнейший наш путь пролег не через Кисловодск, а через подмосковный клинический санаторий «Архангельское». Тогда мы еще не знали, что это наше последнее посещение этого чудеснейшего санатория, и вообще последний военный санаторий в нашей жизни. Как всегда, этот санаторий блистал чистотой и великолепным обслуживанием и лечением. Зима была снежная. Я много ходил на лыжах.
Был ряд встреч и интереснейших бесед с людьми, поколения уходящего. Жаль, многого память не удержала, а многое моему предполагаемому читателю будет неинтересно. Запомнились, например, беседы с героем гражданской войны генерал-лейтенантом в отставке Шарабурко. Он был близок с теми, кто потом стоял во главе советских вооруженных сил – Ворошиловым, Буденным, Куликом… Сам он был человеком простым, малообразованным, но принадлежал к числу таких, как Опанасенко – людей разумных от природы, сообразительных и с врожденной тягой к новому. Ворошилова он характеризовал как человека способного только «коням хвосты крутить», человека, не понимавшего сути современной войны, который чуть ли не до самого нападения Германии сохранял в нашей армии конницу как основную ударную силу, а противовоздушную оборону так и не создал. Впоследствии вину свалили на Штерна, назначенного начальником ПВО в первый день войны, а истинный виновник – Ворошилов остался безнаказанным. О его отношении к вопросу ПВО и о его фактически преступных действиях Шарабурко мог рассказывать часами. Что касается Буденного и Кулика, то о них он говорил как о людях, своего лица не имеющих. Буденного иначе, как «икона с усами», и не называл. Говорил о нем, как о непосредственном виновнике гибели многих выдающихся советских военачальников. Был членом трибунала, судившего Тухачевского, Уборевича, Якира и в других политических процессах.
Нередко в кругу этой старой гвардии возникали критические разговоры, сравнения с тем, за что боролись в молодости и до чего дошли ныне. Однажды группа генералов возвращалась с прогулки, хохоча и что-то оживленно обсуждая. Мы с женой и Шарабурко подошли к ним, спросили, что их так развеселило.
– Да как же не развеселиться? – говорит один из них. – Идем. Кругом дачи. Одна крупнее другой, богаче, красивей. Идем, говорим. Это Конева. Это Шапошникова, Малиновского, Жукова… И вдруг уперлись. Новая, только в этом году появилась. По территории и размерам самой дачи – меньше других, но намного красивей, богаче, с большим количеством вспомогательных строений. Остановились. Спрашиваем друг у друга: «Чья?» Никто не знает. (Впоследствии я узнал – дача Белокоскова – генерал-полковник, помощник Министра обороны по строительству). Идет какой-то местный старичок. Обращаемся к нему: «Дедушка, ты не знаешь, случаем, чья это дача?». – «А кто же их знает, милай! Раньше, как был здесь один Юсупов, так мы все его, батюшку, и знали. А теперя вона сколько их», – обвел он рукой вокруг.
И все снова захохотали, вспомнив того старика.
– Для него что мы, что Юсупов, выходит, никакой разницы! – со смехом выкрикнул кто-то.
– Как же без разницы? – не удержался я. – Юсупова он знает. До сих пор помнит и батюшкой зовет. А нас не знает и знать не хочет. Мы для него как клопы. Нас много, все на одно лицо и все сосем его кровь.
Все притихли. Шутить и смеяться перестали и потихоньку разошлись.
Состоялась здесь и одна пророческая встреча. Однажды, придя в столовую, мы увидели молодую пару, что в этом преимущественно стариковском санатории – явление не частое. Она, такая «купчиха Белотелова» – довольно миловидная дама, но немного излишне откормленная. Он, подполковник – с высоты своего довольно значительного роста с видом какого-то превосходства оглядывает окружающих, не задерживая своего взгляда.
