Пьеса написана в 1901 году. Жизненными прототипами драматург взял членов своей семьи, впечатления собственного детства, в котором было много тяжелого, несправедливого. Некоторые мелодраматические и сентиментальные интонации, в злоупотреблении которыми в свое время упрекали автора, особенно в отношении старика Ванюшина, вполне понятны. Найденов писал о своих близких, жалея и любя их.
Когда я приступил к работе над пьесой, то был совершенно убежден, что с сегодняшних позиций сожалеть, сочувствовать и сострадать ванюшинской системе воспитания и трагедии в его доме нельзя. То, что когда-то воспринималось как явление трагическое, в наши дни сочувствия не вызывает. В нашем представлении это не драма, а отвратительный фарс. Уродливый и жалкий мир «детей» – прямое производное от жизни и убеждений стариков Ванюшиных. Люди, одержимые наживой, накоплением, ничему путному научить детей не могут. Их идеалы, нормы их жизни крайне убоги, тусклы. Страх перед действительностью, неспособность справиться даже с собственной семьей изливаются в крик, жалобные стенания – в шумный громогласный скандал. Со времени написания пьесы прошло более полувека. Сегодня очевидна историческая вина и мизерность этих людей, по существу, не имеющих права на драму. Не оправдывая стариков Ванюшиных, Найденов тем не менее жалел их, у нас же в спектакле эта тема жалости снята. Кого, собственно, надо жалеть? Драма оборачивается «трагическим балаганом»...
Замысел, возникший на материале пьесы «Дети Ванюшина», требовал другого финала. Я полез в архивы и нашел написанный Найденовым в 1907 году новый финал пьесы. Драматург заново переписал четвертый акт, который и сохранился в рукописи. Не могу сказать, лучше он или хуже первоначального, но в нем был финал, который меня устраивал, потому что соответствовал моему ощущению пьесы. Ванюшин ничего не сумел: ни вырастить детей, ни даже застрелиться; его приводили домой и помещали, точнее – загоняли, на чердак. На прощание он говорил детям: «А я буду жить и сверху буду напоминать, что жив Ванюшин, жив!» Написанное Найденовым в 1907 году устраивало меня в 1969-м».
И вот молодая актриса получает роль Кати Ванюшиной, гимназистки, живущей в атмосфере распада, озлобленности, стяжательства, острой взаимной неприязни. Она впитывает это, можно сказать, с молоком матери, наблюдает за несчастной замужней жизнью своих старших сестер, неправедным поведением брата, совратившего Леночку, племянницу Ванюшина, за тем, как горничная Авдотья соблазняет брата Алексея... Кругом царит разврат, его густые, терпкие волны испускают миазмы, в которых можно или задохнуться, или поплыть по ним, подготовив себя таким образом к взрослой жизни. Катя выбирает второе. Но если бы Гундарева сыграла только эту тягу юной гимназистки к разврату, кокетничая напропалую, строя глазки и демонстрируя свои формы, обтянутые гимназическим платьицем, – ничего интересного для зрителей в этом не было бы.
Наталья Гундарева сыграла трагедию подростка, насильно втянутого в такое бытие и невольно участвующего в процессе распада. Не до конца осознавая все последствия, поддавшись соблазнительной «вольнице», она рушит и губит семью так же, как и ее старшие братья и сестры.
Андрей Александрович Гончаров писал: «"Дети Ванюшина" говорят о беспомощном, безвольном человеке, ничего не понявшем в мире, „воспитавшем“ детей циничными и безнравственными, о человеке, который угрожает, требует покорности, а сам не знает, куда вести, чему учить своих неудавшихся детей. Ставить пьесу сегодня как мелодраму нелепо, как бытовую историю – неинтересно. Отталкиваясь от некоторых авторских подсказов, деталей... я определил жанр пьесы как трагический балаган. Мне вспомнились слова Горького о том, что, когда дерутся обезьяны, это не страшно, а смешно. Реплика Петра Коломийцева из горьковских „Последних“ стала определением жанра: „трагический балаган“».
Именно в спектакле «Дети Ванюшина» Гончаров впервые сочинил хор приказчиков, который позже будет использован режиссером в «Леди Макбет Мценского уезда». В «Детях Ванюшина», как позже в лесковском повествовании, этот хор служил не просто определенным приемом, а становился способом раскрытия жанрового намерения.
«Фарсовая, балаганная природа жанра предполагает прямое обращение к зрительному залу, – пояснял Андрей Александрович. – Таким образом, обращаясь к зрителю: „Поглядывай! Посматривай!“, – приказчики как бы предлагали посмотреть на уродство человеческих отношений, на отца и сына, снедаемых борьбой друг с другом, на этот мир корыстных отношений и лжи... „Поглядывай!!!“»
И в этом мире росла девочка Катя, умевшая не только «поглядывать, посматривать», но и делать собственные выводы...
В свое время, после выхода пьесы, рецензент «Московских ведомостей» развенчивал произведение Найденова: «Ну зачем же так сгущать краски? И пусть мне не говорят, что такова сама жизнь, что такою ее воссоздавали... Островские. Нет, скажу я... Там обыкновенно есть хоть один „луч света в темном царстве“. Здесь же... тьма беспросветная». Наталья Гундарева поняла, что именно так, через подростка с ломкой, неустойчивой психикой, и создается самое главное – та «тьма беспросветная», что сгустилась над домом Ванюшиных, над всем обществом. Гундарева сыграла в своей Кате «блудную дочь» (следующая пьеса С. Найденова, к слову сказать, называлась «Блудный сын» и повествовала о возвращении бунтаря, подобного Алексею, в родной дом – не нашедшего достойного дела, разочарованного во всем, в том числе и в своем бунте) – девочку-подростка, которой предстоит пройти через многое, прежде чем она осознает истинные ценности.
Наталья Гундарева не просто органически вошла в сложившийся спектакль, но сумела обогатить его сильными драматическими красками, сделав свою героиню естественной, а оттого и особенно страшной частью этого горького, неправедного бытия.
Позже, уже будучи известной актрисой, Гундарева сыграет белошвейку Маргариту в «Жизни Клима Самгина» – несколько эпизодов, которые покорят зрителя именно этим «умножением трагедии», общей, отнюдь не частной.
Но это будет потом.
А сейчас первые годы, проведенные Натальей Гундаревой в Театре им. Вл. Маяковского, окрашены настроем неровным: с одной стороны, ученичество, к которому она тянулась всегда, всю жизнь, даже став признанным мастером. А рядом был цвет актерских сил – было, у кого учиться, у кого «подсматривать» маленькие секреты профессии. С другой же – неудовлетворенность теми ролями, что выпадали на долю молодой актрисы, едва переступившей порог академического театра, выбранного ею самой из числа тех, в которые звали. Причем не только собственные «проходные» роли не удовлетворяли Гундареву – теперь, находясь в своем театре, она, вероятно, стала внимательнее и строже всматриваться и в те спектакли, которые давно и хорошо знала. Одни продолжали глубоко волновать, подтверждая правильность выбранного театра. Другие оставляли равнодушной, и тогда она задумывалась, верный ли сделала выбор.
