– Вот как ты теперь разговариваешь, – сказал на это председатель собрания, кардинал-епископ Броньи. – Пока ты сидел в Готтлибенском замке, ты был скромнее!
– Да, – ответил Гус, – потому что там никто не кричал на меня, а здесь вы все кричите!
Некоторые более благоразумные кардиналы поняли, что поведение большинства прелатов может уронить значение собора. Они предложили поскорее закрыть заседание. Второй допрос был назначен на седьмое июня.
Это второе заседание было значительно приличнее первого, чему содействовало личное присутствие на нем императора Сигизмунда. От имени императора было объявлено, что всякий нарушитель спокойствия, кто бы он ни был, будет выведен из зала.
На этот раз Гуса старались уличить главным образом в том, что он будто бы усвоил учение Виклифа о “пресуществлении”, то есть о том, что хлеб и вино в таинстве евхаристии остаются хлебом и вином. Председательствовавший в собрании кардинал Петр д’Айлльи и некоторые английские богословы стали при этом доказывать, что учение Виклифа об евхаристии составляет неизбежный логичный вывод из его реалистической философии и что Гус, будучи реалистом, неизбежно должен принять все логические последствия реализма. Гус возражал, но наконец один из англичан закончил спор, сказав:
– Философия тут неуместна. Учение Гуса об евхаристии, несомненно, католическое, тут и толковать не о чем.
Тогда Гусу предложили вопрос: как смел он высказаться против осуждения 45 тезисов Виклифа? Гус возразил:
– Я не поддерживал упорно ни одного из этих тезисов, но не мог не воспротивиться осуждению их без всяких доказательств.
– Но ты говорил, что чтишь личность Виклифа? – сказали ему.
– Я не отрицаю, – ответил Гус, – что считаю Виклифа благочестивым человеком. Желаю одного: чтобы моя душа была там же, где находится его душа.
Эти слова вызвали среди прелатов громкий взрыв смеха. Некоторые, менее смешливые, сурово качали головами.
– Но как ты осмелился апеллировать на папу к Христу?
– Что же, – ответил Гус, – нет судьи более праведного.
“Святые отцы” Констанцского собора опять расхохотались.
– Правда ли, – спросили Гуса, – что ты осмелился утверждать, будто пришел сюда добровольно и что ты хвалился тем, что если бы не захотел прийти, тебя не могли бы привезти сюда ни король Вацлав, ни император?
– Это правда, – сказал Гус. – За мною стоит столько людей, не исключая многих могущественных вельмож, что я мог бы совершенно спокойно жить в их замках.
Тут встал рыцарь Генрих из Хлума и сказал:
– Это правда!
– Я простой рыцарь, – прибавил Ян из Хлума, – но я сумел бы защищать Гуса целый год в своем замке. Есть много более сильных, чем я, вельмож, которые сумели бы защищать его от Вацлава вместе с Сигизмундом.
Это заявление не могло понравиться присутствовавшему императору. Сигизмунд давно искал случая отказаться от слова, данного Гусу, и теперь, обращаясь к подсудимому, сказал:
– Я дал тебе охрану с той целью, чтобы ты имел возможность защищаться в публичном заседании. Ты видишь, что я в точности исполнил свое обещание. Собор сделал тебе сегодня публичный мирный и кроткий допрос, за что я приношу ему свою сердечную благодарность. Тебе же советую: брось упорство и положись на милость или немилость собора. Ты ошибаешься, если еще рассчитываешь на мое покровительство. Еретик, каков бы ни был его сан, не найдет пощады у Римского императора.
После этих слов Сигизмунда заседание было отложено до следующего дня.
Третий и решительный допрос Гуса произошел 8 июня 1415 года, опять в присутствии императора. Гусу снова не давали возразить на что-либо обстоятельно. Прелаты поняли слабую струну Сигизмунда и на этот раз особенно напирали на то обстоятельство, что учение Гуса опасно не только для церкви, но и для монархии. Между прочим разбирали обвинительный пункт, гласивший, что, по учению Гуса, священник, совершивший смертный грех, – не священник. Сигизмунду, однако, успело наскучить следствие, и он, вместо того, чтобы слушать, разговаривал с немецкими князьями и выглядывал в окно. В одном из сочинений Гуса нашли место, где было сказано, что Церковь может существовать и без папства. Тут англичанин Стокс заметил Гусу:
– Ты напрасно хвалишься своим учением: ты все украл у Виклифа!
– Так, по-твоему, – сказал един прелат, – священник не священник, если он в смертном грехе; ну а что, если император в смертном грехе?
Услышав, что речь идет об императоре, Сигизмунд обернулся и стал слушать. Гус сказал, что не отрицал того, что император – всегда император; но монарх, совершающий смертные грехи, недостоин своего сана.
– Никто не без греха! – сказал на это Сигизмунд. Председатель еще раз спросил Гуса, желает ли он подчиниться решению собора? Гус ответил:
– Я затем и явился сюда, чтобы собор указал мне, в чем я заблуждаюсь; но пусть укажут и докажут, и пусть не заставляют меня отрекаться от того, чему я никогда не учил.
– Послушай, Гус, – сказал на это император, – почему ты не хочешь отречься и все уверяешь, что тебе ложно приписали то или другое? Да я, например, сейчас готов был бы отречься от какого угодно лжеучения, хотя я никогда не исповедовал ни одной ереси.
Императора начало удивлять то, что он считал смешным упорством Гуса. Флорентийский кардинал Цабарелли, в свою очередь, сказал Гусу, что предложит ему самую “умеренную” форму отречения, а там пусть делает, что хочет.
Конец заседания вышел очень бурным. Англичане осыпали Гуса упреками за то, что он показывал документ Оксфордского университета с одобрительным отзывом о Виклифе и кричали:
– Ты опозорил наш университет!
Гус ограничился указанием на подлинность документа. Героическая защита Гуса против целого собора бешеных прелатов особенно сильно повлияла на присутствовавших чехов. Даже враг его, Степан из Пальча, был тронут и торжественно заявил собору, что обвиняет Гуса не по фанатизму и не из личной мести, но согласно своей докторской присяге. Совесть заговорила в нем. Гус промолчал, но когда такое же заявление было сделано низким доносчиком Михаилом de Causis, Гус не выдержал и сказал:
– Я стою перед Божьим судом. Он меня рассудит с вами и воздаст каждому по достоинству.
Суд был кончен. Архиепископ Рижский фон Валленрод повел Гуса опять в тюрьму. По дороге Ян из Хлума успел пожать Гусу руку. В одном из последних своих писем Гус пишет: “Как дорого было мне это рукопожатие рыцаря Яна, который не побоялся подать руку мне, отверженному скованному еретику!”
Император Сигизмунд окончательно убедился в том, что Гус человек опасный не только для церкви, но и для престола. Когда Гуса увели, Сигизмунд сказал прелатам:
