В этом городе нет стариков и детей. Пять тысяч мужчин и женщин. Основной дом у каждого на берегу. Пятнадцать дней работы – пятнадцать отдыха. И поскольку полжизни проходит все-таки тут – сделано много, чтобы житье было сносным. Свежая газета, свежее молоко, свежий хлеб, фильм самый свежий – «еще в Москве не идет». Можно учиться – есть вечерняя школа и техникум. И если очень скоро надо на берег, вертолет постоянно служит поселку.
Среди проблем главная та же, что и на суше, – жилье. Спать в общежитии на койках в два яруса не очень удобно. Собираются строить несколько высотных домов. Кажется, о двенадцати этажах…
Днем город растекается во все стороны по мостам. Сами мосты удлиняются – огромная машина бьет сваи, кладет настил, становится на него и снова бьет сваи. На готовых площадках идет бурение. И как только железный щуп достигает нефти, вышку перевозят на новое место или тут же бурят новую скважину. Есть площадки величиной с комнату, где нефть из земли идет сразу по тридцати скважинам. Узловатые вентили, змеи труб, чуткие стрелки манометров, танкеры, приходящие сюда даже в штормовые дни. Вся жизнь в городе подчинена громадному и хорошо налаженному хозяйству. И ночью, и в шторм, и в праздники земля отдает нефть. Нелегкая служба нефтяника тут тяжела вдвойне.
Прочитав на одном из домов вывеску: «Спасательная станция», я заглянул в дом. В тесной комнате шли экзамены. На полу лежал «пострадавший», «только что вынутый из воды». Проверялось умение делать искусственное дыхание. В жизни это самая легкая часть спасательной работы. Самая тяжелая – прыгнуть в море, если там кто-нибудь очутился не по своей воле.
– Случается?..
По лицам вижу, как наивен вопрос.
Тут же вспомнили десяток историй. Одну, давнюю, я и сам хорошо знал. Ураганная ночь 21 ноября 1957 года унесла сразу несколько жизней.
Ветер – постоянный враг. Но бывают редкие дни, когда море застывает зелено-голубым зеркалом. Урони гайку, и от этого места чуть ли не к горизонту идут круги. Вечерами такое море повторяет в себе бесконечные столбы эстакад, огни и звезды, и даже зажженная спичка на площадке, где можно курить, отражается в водяном зеркале. Я видел один такой вечер.
Отдыхали люди, и отдыхало море. Люди сидели на скамейках возле домов, танцевали, крутили транзисторные приемники, собравшись кучками, слушали остряков, сидели в чайхане возле больших самоваров. Тут, в море, сухой закон. Посидеть можно только за чаем.
На эстакаде возле крайних домов я услышал сверчка. Уютная деревенская песня… Почему-то вспомнилась заметка в газете: в Англии какой-то предприимчивый человек ловил сверчков на продажу. В новых домах с ваннами и телевизорами людям часто не хватает маленькой песни человеческого уюта. Может быть, и сюда кто-нибудь специально привез?.. И в этот же вечер я еще раз услыхал соловья. Теперь это явно не было сном. Соловей пел в трех шагах от промтоварного магазина в проволочной вольере… Я разыскал человека, который все объяснил.
Птицы на Север летят как раз над промыслом. Караваны гусей, орлы, перепелки, дрозды, скворцы, соловьи… Усталую птицу ничего не стоит поймать. Один из пойманных соловьев оказался хорошим певцом. По утрам на песню в вольере собираются пролетные соловьи. Шныряют между людьми, садятся на вывески магазинов, ищут козявок в цветочных ящиках, но ни один не подает голоса. И только пленник заливается каждое утро.
Идти дальше и дальше в море!
– А сверчки?
– Сверчки тоже летят над морем…
Тихая ночь. Море уснуло. Люди уснули. Только сверчки, соловей, и где-то далеко на эстакадах по железу били железом: бум… бум…
Этот город, или поселок, или промысел (кто как называет) именуется: Нефтяные Камни. На карте кружок с этим названием вы найдете в море на линии Баку – Красноводск. Очень давно замечены в этом месте выходы нефти. Двадцать лет назад пробурили первые скважины. Сегодня скважин более тысячи.
– Наверно, очень дорога эта нефть?..
– В два раза дешевле сухопутной бакинской. Потому и продолжаем двигаться в море. Как это по-русски: овчинка выделки стоит… – Это слова начальника промысла Гаджиева Бахмана Абишевича. Он из тех, кто бурил первые скважины возле затопленных кораблей.
Снимки города сделаны с помощью летчиков «Аэрофлота». Пилот вертолета – Тофик Асланов.
Фото автора. 30 мая 1967 г.«Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу – родине поклонитесь…»
И. С. Тургенев.
Нынешние скорости позволяют за пять-шесть часов увидеть, как лесная Россия на путях к югу теряет по косогорам березовые одежды. От Москвы до Серпухова белые деревья кружатся у дороги, потом хороводы как-то вдруг отступают. За Серпуховом земля уже поделена поровну между полями и лесом. Земли в этих местах бугристые. Зеленые пашни и лес перемежаются суходолами и оврагами, горизонт отодвигается, просторнее становится глазу и ветру.
За Тулой дали наливаются синевой. Березовые сквозняки сменяет крутая зелень дубрав. Лесов уже не хватает, чтобы хранить малые речки и ручейки. Воду по балкам держат запруды. Леса с открытых мест разбегаются к лощинам и балкам. На косогорах в одиночку маячат дикие груши, дубки, кусты калины с хлопьями белого цвета. Земля в этих местах празднично хороша. Хлопнуть бы дверью автомобиля и бежать, бежать по разбеленной зелени молодой ржи к этим одиноким деревьям с синими тенями. Но дорога прочно натянута на невидимый барабан. Мчится и мчится, прогибается по лощинам, туго обтягивает холмы.
Все реже у дороги дома бревенчатые с резными наличниками. Все чаще – каменные, длинные и приземистые с белеными окнами и мальвами в палисадниках. Колодцы с воротом сменяют колодцы с длинными журавцами. В былые времена тут царствовали ветряные мельницы. Но теперь только один раз ветряк подбитой птицей мелькнул на пригорке. А земля все просторнее. С горбины дороги даль открывается на многие километры. Видны деревеньки, острова леса, рощи, и там, где земле положено соединиться с небом, все затянуто синью. Под вечер синева густеет. От деревенек остаются красноватые огоньки, и кажется, что дорога несет тебя через море…
– Бабушка, до Спасского далеко ли?.. – Старуха на виду у проезжих доит корову. Запоздалые гуси ленивым строем идут к сараю. На долю секунды все вдруг озаряется красноватой вспышкой, как будто за бугром чиркнули спичкой.
– Пошли, господи, пошли, господи…
Это мольба о дожде.
– Бабушка, до Спасского далеко ли?
А до Спасского недалеко. Едем еще минут двадцать. Километровый столб с цифрою «303». Поворот. Несколько подъемов и спусков. И вот он – парк. В прохладной темноте смутно белеет дом. Приглядевшись, различаешь стволы деревьев, дорожки. Дальний крик петуха. И вдруг прямо рядом с оградой в черном кусте оглушительно громкое пение: щелканье, свист, россыпи, от которых листья на кусте, кажется, шевелятся.
