По прошествии трех лет контракт возобновили, несмотря на тщательное старание Федорова найти в течение первых трех лет другое контральто. Его не находилось и пришлось возобновить volens-nolens контракт со мной. Через год после его возобновления, директор Гедеонов, сын прежнего директора, присылает за мной и объявляет мне, что у меня отнимается половина моего содержания, т.е. так как я получала около 6000 руб. в год, то с этого времени буду получать всего 3000 рублей. Говоря это, директор прибавил: «Если угодно вам продолжать службу, то можете только на этих условиях, иначе вы нам не нужны». Такое предложение ошеломило меня. Я спрашиваю, как же так я не нужна, когда все оперы идут со мной. Тогда директор объяснил мне, что на ту сумму, которая у меня отнимается, ангажирована Сульянова, также контральто, и что так как она разделит мой труд, то и будет получать половину моего содержания. Сульянова не пела еще ни на одной сцене и я выразила свое мнение директору, что совершенно немыслимо, чтобы только что начинающая певица могла исполнять мои роли. Но что я ни говорила, ничто не могло изменить дела; как видно, решено было отнять у меня половину содержания. Я принуждена была согласиться, потому что до пенсии моей оставалось четыре года. Прослужив 16 лет, я поступила бы необдуманно, если б оставила службу, приняв слишком к сердцу эту новую обиду. Конечно, Федоров, зная мой характер, рассчитывал, что я не снесу такой несправедливости и выйду в отставку. Но я тут же сказала директору: «В вашей воле не дать мне даже ничего, а я все — таки должна служить, иначе зачем же я подарю вам мою службу, которая через четыре года даст мне пенсию».
Между тем Сульянова выступила в «Русалке» и тем ограничилась, так как совершенно не могла исполнять предназначенных ей ролей.
В то же время Федоров подсылал ко мне своего секретаря, который самым дружелюбным образом, как бы желая мне добра, спросил меня, не хочу ли я получить всю пенсию тотчас же. Я конечно готова была согласиться. Тогда он подал мне заранее написанное им для меня прошение об отставке, которое оставалось только подписать, и говорит: «Через несколько дней вы получите полную пенсию». Прошение это я не подписала, потому что, прочтя его, увидела, что это была ни более ни менее как ловушка: в прошении говорилось, что я, представляя свидетельство от доктора, прошу отставки по болезни и в таком смысле, что, получив по такому прошению отставку, я не могла уже более надеяться появиться где бы то ни было на сцене.
Так как Сульянова не могла исполнять предназначенных ей ролей, пришлось опять мне нести тяжесть исполнения всех контральтовых партий за половинную плату.
Терпеливо продолжала я свою работу, надеясь, что начальство наконец окажет мне должную справедливость и возвратит через год то, что так неправильно отняло; но ожидания мои не оправдались, начальство приготовило на мои роли воспитанницу театрального училища г-жу Шредер. Певица эта теперь жена капельмейстера Направника. Шредер была жертвою, в смысле артистическом, Федорова, который безжалостно сгубил ее, желая повредить мне. У Шредер был прекрасный голос, но ей нужно было еще поучиться не только год, а года три по крайней мере, чтобы выступить в тех партиях, которые ей назначили.
Дело было так: летом в тот год, когда попытка заменить меня Сульяновой не удалась, разнесся слух, что с открытием сезона появится контральто из театральной школы, что контральто это просто диво, и что мне уже отказано. Чтобы опровергнуть слух, распущенный обо мне, подкрепить себя и доказать насколько публика любит меня, я дала концерт в Павловске, и действительно публика заявила такую ко мне любовь, что большего невозможно было желать. Прием сделанный мне был вероятно еще усилен слухами об удалении меня со сцены, и публика хотела показать, как дорожит мною. Когда я спела написанный для этого концерта Сидоровым романс: «Мне все равно, враги ли мне найдутся, с врагами свыклась я давно», то публика пришла в такой экстаз, что описать невозможно; о громе аплодисментов и говорить нечего; со всех сторон махали платками, кричали: «оставайтесь, оставайтесь!» Когда я пошла, наделенная цветами, публика обступила меня и из шести букетов, поднесенных мне, не осталось ни одного листочка.
Настала осень. Назначили дебют Шредер в «Жизни за царя». Я сказала, что начальство наше само сгубило Шредер, потому что ничего нет хуже, как вступать начинающему артисту в контру с публикой. Дебют Шредер вышел неудачен. При начале 3-го действия публика точно сговорилась, не давала ей начинать и требовала Леонову. Требование это выражалось не в верхах, а всею публикою. Одним словом, она выразила этим дирекции протест за ее поступки со мной. Надо, впрочем, заметить, что в публике говорили: «Мы не против Шредер, но против несправедливостей, которые делаются заслуженной артистке».
Федорову не удалась и эта интрига. По окончании второго трехлетия дирекция возобновила опять со мной контракт, только, конечно, на тех же условиях.
После этого, появилась на Петербургской сцене г-жа Лавровская. Она играла в «Жизни за царя», в «Руслане и Людмиле» мои роли, которые я перестала играть; моя полнота мешала мне несколько в их исполнении.
Г-жа Лавровская, как известно, сделалась также большой любимицей публики. Мы ничего не имели друг против друга, но сама публика пожелала делиться на партии. Я с своей стороны могу упрекнуть Лавровскую только в одном: когда мы в первый раз встретились, что было на репетиции «Фауста», где мы пели обе, — я играла Марту, она Зибеля, — то она не потрудилась даже попросить режиссера познакомить ее со мной, что ей, как вновь поступающей, следовало бы сделать. Я объясняю это влиянием на нее начальника репертуара, который способен был даже сказать ей, чтобы она не знакомилась со мной. Так я предполагаю, утверждать же этого не могу. Но мне не могло не показаться странным такое отношение новой артистки, потому что когда поступала я, то просила режиссера познакомить меня со всеми артистами, которым он меня и представил.
Наконец, ставится «Пророк» под названием «Иоанн Лейденский». Назначают чередоваться мне и Лавровской. Не смотря на то, что я пела много трудных опер, просмотрев партию Фидесы, я долго крепилась, чтобы не брать эту роль, из боязни сорваться. Лавровская же, прослужив всего 3 -4 года, храбро взялась за нее. Когда же, как я сказала, назначили нам эту оперу петь в очередь, я не могла не взять роли Фидесы, и из того, что следует, видно будет, как старалось мое начальство заминать меня. Ясно, что если исполнение оперы дается поочередно двум артисткам, то и репетиции должны бы были быть по очереди, тем более, что партия эта такого сложного характера. И что же! Лавровской дано было репетиций до 40, я же не имела ни одной. Два первых раза опера шла с Лавровской, третий назначается со мной и без репетиции! Если уже одной артистке дают 40 репетиций, то другой, хотя бы и более опытной, все же следовало дать хотя бы репетиций десять.
