- Мосалев, давай покруче заворачивай вправо, а я посмотрю, куда бомбы упали, - сказал Водопьянов.
- Хорошо бомбы упали, товарищ командир, - закричали в один голос наши стрелки. - Вот смотрите, горит слева. Это наш пожар.
Мосалеву очень быстро удалось оторваться от прожектора. Облака надёжно скрыли нас от враждебных глаз.
Я спокойно занялся делами, обычными для штурмана после бомбометания: закрыл люки, записал время бомбометания и отхода от цели, привёл в нейтральное положение все рычаги и приборы бомбосбрасывателя и навёл порядок в кабине.
На курс самолёта, которым мы уходили от цели, я и внимания не обратил опыта тогда было у меня ещё мало.
Мосалев же при уходе от прожектора увлёкся виражами и за курсом тоже не следил. И неожиданно для всех вокруг самолёта стали рваться зенитные снаряды, да так густо, что на секунду возникла мысль: "Вот тут-то в нас, наверное, уж попадут".
Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы понять, что мы здорово отклонились влево и попали под жестокий обстрел ПВО в запретной для нас зоне.
- Вправо девяносто, - резко подал я команду лётчикам, - Мосалев, чего так далеко влево взял, почему курса не выдерживаешь?
- Да кто его знает, вроде прямо держал, - оправдывается Мосалев.
- А кто это так стреляет? - спросил Водопьянов.
- Наши стреляют, - ответил я.
- А здорово стреляют, если бы не облака, то, пожалуй, нам бы досталось, - сказал Водопьянов.
Мосалев, исправляя ошибку, загнул крутой вираж - уходил от зениток на линию своего маршрута.
Чувствуя за собой вину, я внутренне поклялся быть в дальнейшем осторожнее и ни при каких обстоятельствах не забывать своих обязанностей. Хорошо ещё, что под нами были сплошные облака.
Исправили курс. Вышли на линию заданного пути и вскоре были далеко и от пожаров и от зенитного огня.
Где-то в середине маршрута оборвались облака. Темнота жуткая. Идём со снижением. Лётчики проявляют явное беспокойство. Они ничего не видят ни впереди себя, ни под собой.
Высота тысяча метров. От близости земли темнота кажется ещё гуще. Ни одного огонька, ни одного светового пятнышка, никаких контуров, хотя бы самых неясных. И сколько экипаж ни напрягал зрение - ничего не видно.
В темноте циферблаты многочисленных приборов ярко светятся фосфорическим светом. Дрожат стрелки приборов. Зажигаю в кабине свет и занимаюсь прокладкой и поправкой пути на карте по показаниям приборов. По расчётному месту выходит, что можно уже использовать маломощную радиостанцию своего аэродрома. Включаю радиополукомпас и по маленькой стрелке индикатора исправляю курс.
- Прилетим благополучно домой, буду просить, чтобы разрешили летать I днём, - говорит Водопьянов. - Саша, ты там видишь что-нибудь?
- Вижу, Михаил Васильевич. Мы идём прямо на аэродром и скоро будем дома.
- Где ты видишь?
- Да вот по всем своим приборам вижу.
- Ну это всё не то. Прибор прибором, а глаза всё же лучше. Вот испортись у тебя прибор, что будешь делать, куда лететь, где садиться? Нет, завтра же полетим днём бомбить. Летали же мы с тобой в сороковом году бомбить белофиннов среди бела дня, и всё обошлось благополучно. Борттехники, чтобы завтра же с утра корабль был готов для дневного полёта.
- Впереди вижу прожектор, - крикнул Мосалев.
- Это на нашем аэродроме, - сказал носовой стрелок Федорищенко.
- Ну, теперь, пожалуй, и дома скоро будем, - сказал Водопьянов.
Спало напряжение. Послышались оживлённые переговоры.
Работа моя приходила к концу, я стал понемногу укладывать своё имущество и готовиться к отчёту о проделанной всем экипажем работе.
Над аэродромом видны красные и зелёные лампочки. Это наши товарищи, пришедшие раньше нас, ходят с правым кругом в ожидании очереди посадки.
- Михаил Васильевич, - обратился я к Водопьянову, - а может быть попросите у командира разрешения летать и днём и ночью?
- Да, пожалуй, можно будет и так сделать, - согласился Водопьянов.
В свете прожектора наш самолёт легко касается аэродрома и катится по полю, слегка подпрыгивая на неровностях.
Рулим к своей стоянке и выключаем моторы.
Пятичасовой боевой полёт после большого перерыва был завершён благополучно. Как говорят рыбаки: "Лёд тронулся, и теперь у нас дело пойдёт на лад".
Все наши корабли вернулись домой. На командном пункте полковник Лебедев, не скрывая довольной улыбки, принимал доклады от командиров кораблей и штурманов. Здесь же после доклада Водопьянов попросил у полковника Лебедева разрешения на дневной боевой полёт.
- А тебе чего так захотелось дневного полёта, жизнь надоела, что ли? спросил Лебедев.
- Насчёт жизни, Викторин Иванович, трудно сказать, где мы больше ею рискуем: в дневном полёте на большой высоте или же вот в сегодняшнем полёте, когда жизнь всего экипажа висела на кончике стрелки индикатора радиополукомпаса, - возразил Водопьянов.
- Да, это верно, только по радио и вышли на свой аэродром, - раздались голоса лётчиков.
- Наша часть создана для ночной работы. Днём у немца ещё большие преимущества, и мы не можем рисковать такими дорогими кораблями, - возразил Лебедев.
- Ничего, Викторин Иванович, попытка - не пытка, от истребителей отобьёмся своими пушками. Чего их зря возить? А зенитка на большой высоте не попадёт. А жить я ещё хочу долго и для этого и прошу вашего ходатайства в получении разрешения работать нам столько, сколько мы сможем и сколько корабль выдержит. Не выйдет ничего из дневного полёта - будем летать только ночью, а выйдет - то будем работать и днём и ночью, - уговаривал Водопьянов полковника Лебедева.
- Ну, ладно, идите отдыхать, завтра что-нибудь, может, и сделаем. Во всяком случае можно будет попробовать пустить пару кораблей днём.
Предложение Водопьянова вызвало среди лётчиков оживлённые споры.
Большинство склонялось к тому, чтобы на наших кораблях летать и днём и ночью. Более осторожные высказывались только за ночные полёты, по два в ночь на ближние цели.
- Ну вот, Муся, и всё в порядке, - услышал я разговор одного лётчика с женой. - Ничего с нами не случилось, а ты боялась.
- Боялась, когда взлетали, а как увидела, что улетели, и бояться перестала.
- Разве ты видела наш взлёт? Вас же всех полковник Лебедев прогнал с аэродрома?
- А мы собрались в комнате Иващенко и из окна всё видели. Скажи, Сергей, почему так прыгал самолёт, когда бежал по полю? Я всё боялась, чтобы бомбы не оторвались от самолёта и чтобы вы не взорвались.
- За бомбы не бойся - не оторвутся, они у нас крепко привязаны.
- А чем же вы их привязываете?
- Проволокой, а то и верёвочками всякими, - пошутил лётчик. - Ну, старушка, спать, спать. Завтра много работы.
