Дискуссия шла острая. Сталкивались самые разные точки зрения по различным вопросам. Взглядов, суждений, мнений было немало, но две основные тенденции проявлялись совершенно очевидно. Передовая педагогическая общественность выдвигала идею общечеловеческого бессословного образования, в основе которого лежала бы бесплатная и всеобщая начальная народная школа, желала широкой его демократизации, мечтала о большей автономии учительства, об ослаблении правительственного, полицейского и духовного надзора.
Всего этого боялись и яростно не принимали царизм, реакционное дворянство.
Некрасовский «Современник» критиковал проекты школьного устава с позиций революционного демократизма. Журнал отмечал, что новый устав не уничтожает полностью сословных перегородок в школе, что бюрократическое управление народным образованием остается почти неизменным, что недостатки сложившейся школьной системы таятся в недрах существующего общественного строя. Конечно, все это в условиях подцензурной печати говорилось не столь открыто, но позиция передового журнала не требовала комментариев. Илье Николаевичу она была близка.
В конце концов были утверждены «Положения о начальных народных училищах», «Устав гимназий и прогимназий» и «Университетский устав». В них, как и в прочих реформах царизма 60-х годов, сказывалось стремление самодержавия сохранить незыблемыми основы государственного и общественного устройства. Новые уставы были противоречивы, половинчаты. Они, несмотря на отмену крепостного права, все еще продолжали сохранять крепостнический дух. С одной стороны, реформа пыталась разрушить старую феодальную сословную школу; с другой — сохранить ее самодержавно-помещичий характер. Как отмечал Н. Г. Чернышевский, правительство подготавливало реформы «под влиянием двух основных привычек власти. Первая привычка состояла в бюрократическом характере действий; вторая — в пристрастии к дворянству».
Как преподавателя Илью Николаевича в первую очередь интересовал «Устав гимназий и прогимназий». Он с большим вниманием изучил его и был разочарован. Кое-какие отрадные перемены устав нес: в нем говорилось о вреде телесных наказаний, они наконец-то запрещались; устав расширял права педагогических советов, они отныне даже могли утверждать предметные программы. Отменялось правило, по которому дети лиц податного сословия представляли при поступлении в гимназию увольнительное свидетельство от общества. Рекомендовалось учитывать возрастные особенности учащихся при выборе методов обучения.
Но по двум основным пунктам новый устав вызывал у передовой части учительства самые резкие возражения. Во-первых, средняя школа по-прежнему оставалась оторванной от начальной школы для большинства из «низших» сословий. И по-прежнему «кухаркин» сын практически почти не мог попасть в гимназию. Во-вторых, как и раньше, классическая гимназия с засильем древних языков предпочиталась реальной гимназии, ибо только из нее можно было поступить в университет.
И вот в таком половинчатом виде устав был утвержден Александром II.
Итак, сбылись надежды «ливрейного холопа реакции», как окрестил Герцен небезызвестного редактора «Московских ведомостей» Каткова, представлявшего крайне правые силы. Катков ратовал за латынь и греческий язык и яростно обрушивался на передовых педагогов, которые предлагали увеличить в гимназических программах число часов на историю, отечественную словесность, географию и естествознание. Он утверждал, что естественные науки «ведут к материализму и безбожию». Одну из статей о проекте нового устава Катков заканчивал вопросом: «Неужели Россия так несчастна, что ее ожидает это бедствие, которое было бы хуже мора и голода и самых жестоких поражений?» И напрасными оказались выступления передовых публицистов и педагогов России, убедительно доказывавших необходимость реального образования, необходимость изучать в школе в первую очередь науки, которые требуются для экономического развития страны: «А тут, когда нужно разрабатывать угольные копи и строить железные дороги, у нас клянут реальные школы и рекомендуют изучение Фукидида!» Создание единой системы образования, о которой так много говорили, не предусматривалось. Народная начальная школа как была обособлена от гимназий, так и осталась. Гимназии по-прежнему были учебными заведениями для состоятельных людей. Учреждалось три их типа: классические с двумя древними языками, классические с одним латинским и реальные без древних языков. Удельный вес древности в классических гимназиях еще более возрастал, а точных наук значительно снижался. Реальные гимназии считались неполноценными из-за того, что доступ из них в университеты был закрыт. Но главное — резко ограничивалось их число: не более четверти общего количества учебных заведений.
Борьба в сфере народного образования была отражением гораздо более значительных событий, происходивших как в Нижнем Новгороде, так и во всей Российской империи.
В феврале 1863 года кончался установленный реформой 1861 года срок так называемых «временно-обязанных» отношений крестьян с помещиками, по которым крепостные оставались в полном подчинении у своих бывших владельцев в течение двух лет. Основная масса крестьян, недовольная грабительскими условиями своего «освобождения», волновалась.
С разрозненными бунтами царизм расправлялся сравнительно легко. Но в январе 1863 года восстали Польша и Литва, а вскоре властями был раскрыт в Поволжье «казанский заговор», ставивший своей целью помощь польским патриотам. Обстановка в Нижнем Новгороде сложилась напряженная. Летом из Петербурга в город был прислан по высочайшему повелению генерал-адъютант Н. А. Огарев с почти неограниченными правами для экстренного «искоренения крамолы».
За дело Огарев взялся круто. В списки неблагонадежных он занес более тридцати человек, и среди них нескольких преподавателей гимназии и Дворянского института.
Одним из первых по его приказу был схвачен канцелярский служитель Кантович. За год до этого он исполнял обязанности секретаря Чернышевского. Арестовали преподавателя Дворянского института Копиченко — одного из руководителей местного отделения «Земли и воли». Его коллега по институту словесник Попков подвергся обыску и заключению. И хотя у этого бывшего ученика Чернышевского в Саратовской гимназии ничего крамольного, кроме двух товарищеских писем Добролюбова, не было найдено, его лишили права заниматься педагогической деятельностью.
Не обошла гроза стороной и Владимира Ивановича Захарова. Он также находился под надзором полиции и был включен в список лиц, подлежащих особому наблюдению. Понимая, что при сложившихся условиях на педагогическом поприще не удержаться, Захаров устроился секретарем губернского акцизного управления. Но и здесь он пробыл недолго и был вынужден вообще расстаться с государственной службой. Так талантливый преподаватель остался не у дел. Помочь ему было невозможно.
