- Вы из любопытства?
Подумалось: ее много раз спрашивали.
- Не эвакуировались? А почему?
- Так уж вышло... Мужа со мною не было, у сына малярия. Немцы за Ростовом, идут на Краснодар. Мечусь по городу, в военкомат, в райсовет: "Помогите, они же убьют моего мальчика!.." Но всем не до меня эвакуируются...
- И все же вы не ответили на мой вопрос.
- На какой?
Сердито пнул ногой кучу сухих чурок.
- Откуда это? Задарма доставили?
- Не смейте! - Она часто задышала.
Во мне дрогнуло что-то тяжело-виноватое, я начинал себя чувствовать так, как, бывало, в лесу, когда бой, в исходе которого почти не сомневался, оказывался проигранным.
Она вдруг выпрямилась, рассмеялась:
- Простите... Вы так похожи сейчас на моего сына, честное слово... Нашкодит, а потом придет и станет - такой колючий, взъерошенный... И не такой уж вы страшный... Господи! - по-детски всплеснула руками. - Почему всех на один аршин?.. И так горько, что даже вы, подполковник... Вздохнула. - У нас чай готов... - Несуетливо собрала на стол.
Уйти подобру-поздорову? Но хочется тепла, хоть убей - не подняться.
- Прошу к столу.
Сидела ко мне боком, близко; я видел - на указательном пальце у нее свежая ссадина, ногти обломаны.
- На развалинах кирпичи таскаю. - Убрала руку.
- Трудно?
- Еще бы!
Мы встретились взглядами. Ее верхняя губа с мальчишеским пушком подрагивала.
- Одну минутку. - Вскочила, шагнула было от стола, а потом неожиданно сказала: - Господи, мы так долго говорим, а как звать друг друга, даже не знаем.
- Константин.
- А я Галина. Галина Сергеевна Кравцова по паспорту. - Протянула руку. Ладонь у нее маленькая, теплая и сильная.
Она вышла, возилась в сенях, как мне показалось, очень уж долго. Я, сам не знаю почему, хотел, чтобы она сидела рядом, чтобы ее губа подрагивала. Никогда в жизни такого я еще не испытывал. И доверие к женщине, которую еще час назад совсем не знал и не хотел знать, крепло.
Она вошла в комнату.
- Вот, вино. - Поставила бутылку возле меня.
Взглянув на этикетку, я встал, посмотрел ей в глаза.
- Что с вами? - спросила потерянно.
Не отвечая, круто повернулся - и к вешалке.
- Ключ на месте, - негромко сказала она.
Вошел в свою комнату - охватил холод, сырость. Лег, никак не мог согреться... Нехорошо на душе, глупо нехорошо... Перед бабенкой-стервой... Сразу же показала себя - вино выставила, не постеснялась!..
Спать, спать. Но так и стоит перед глазами бутылка "пиногри", ай-данильский. Сорт наш, крымский, редкостный, - бывало, и за большие деньги не добудешь. Немцы с ходу разграбили старинное хранилище, и вон куда дошла бутылка... Дедок не врет: дровишки, винцо... В кутерьме военной такие не теряются.
К утру сон сморил накрепко. Слышу, стучат, но голову поднять не могу.
- Живой здеся кто, а? - Вошел старшина. - Цельный час гремлю, шумлю, а вы вроде намертво сваленный.
- Чего приперся в этакую рань?
Старшинские глаза обзыркали комнату.
- Не скажите, десятая година... Вызывают в военкомат.
- На что понадобился?
- Добрая весть поутру ходит.
Схватил старшину за плечи:
- Ну?
- Ждут, а потом - прямехонько фрица дубасить!
Собрался как по тревоге. У самой калитки оглянулся - домишко провожал меня молчаливыми окошками.
9
Большая станица, а в ней фронтовой офицерский резерв. Как многие кубанские станицы, и эта растянулась на версты. Улицы широки, дворы просторны, местами сливаются - ни заборов, ни плетней. Меж оголенных акаций дымят трубы хат-мазанок под камышовыми крышами.
Я знаю: полы в них земляные, с тонким слоем зеленого кизяка, окна с глухими ставнями и железными задвижками. Главная улица - Красная. Тут немало домов под оцинкованными крышами, стены из красного кирпича.
Тучи поливали перенасыщенный чернозем дождями, стояли лужи, грязь топкая, глубокая.
У каменного дома с высоким фундаментом, застекленной верандой, над которой тяжело склонился мокрый красный стяг, топтался дневальный. Я спросил:
- Здесь штаб офицерского фронтового резерва?
Из-под капюшона сверкнули строгие глаза.
- Вымойте сапоги, а то не пущу.
- Что такой приветливый?
- Вот придет ваша очередь, подневалите на этом собачьем холоде - еще не так запоете...
Я натаскал из колодца с журавлем воду в корыто, помыл сапоги, подошел к дневальному:
- Подойдет?
- Мне-то что, полковник Мотяшкин так требует...
- А кто он такой?
- Начальник фронтового резерва товарищ полковник Мотяшкин. Тыловик. Чего стоите? Идите и непременно загляните в каморочку. Там щетки, крем, иголочки, ниточки... Теперь так заведено. И шинель снимите...
Чистил сапоги, прикидывал, соображал: надо быть в форме, взять верный тон... Кажется, все в порядке.
Остановился перед дверью, обитой черным дерматином, постучал:
- Разрешите, товарищ полковник?
- Войдите.
- Подполковник Тимаков прибыл в ваше распоряжение!
Полковник, с ежиком седых волос, лобастый, пристально посмотрел на меня.
- Молоды. Давно в звании подполковника?
- Приказ наркома обороны СССР от двадцать шестого ноября тысяча девятьсот сорок второго года за номером ноль двести сорок два!
- Похвальная память. А наблюдательность и хорошая память - наиболее важные качества воина. Надеюсь, в резерве буду иметь достойного старшего офицера.
- Рад стараться!
- К сожалению, не все это понимают. - Полковник вышел из-за стола, усадил меня на черный диван с высокой спинкой и сам уселся рядом. - Есть такие, что считают фронтовой резерв местом ничегонеделания, вроде приятной паузы между госпиталем и передним краем. Отсюда случается и вино, и карты, и прочее... У меня свой взгляд. Именно здесь, в недалекой от фронта, но достаточно спокойной обстановке, офицер обязан до конца проштудировать новый устав полевой службы, аккумулировать дисциплину...
Он говорил, а его дребезжащий, будто простуженный голос казался мне знакомым. Где же я его слышал? Постой!..
...Тогда меня внесли в вагон, уложили на нижнюю полку, дали снотворное. Уснул, но передо мной все время возникали картины лесной жизни, одна из них была такой реальной - хоть рукой трогай: Будто я в горах, на крутой скале. Разбегаюсь, чтобы прыгнуть, натыкаюсь на что-то твердое и... прихожу в себя от боли.
- Не надо биться головой об стенку, - слышу женский голос.
Вагон вздрогнул от толчка. Едем. Сознание мое снова раздваивается: соображаю, что нахожусь в санитарном эшелоне, что меня куда-то везут, но вместе с тем переживаю и другое, что надвигается, как падающая стена... Я в глухой пещере, коптят под ее сводами свечи - горит кабель, - на сталагмитовых наплывах лежат раненые. Заросшие лица, растрескавшиеся губы. Кто-то, расшвыривая носками сапог гремящие пустые банки, бежит ко мне. "Костя! Немцы минируют выход!" - Это голос комиссара. "Автоматчики!" - ору что есть силы. Вижу вспышки, даже полет трассирующих пуль, а звука нет. Нет!.. "Стреляйте, какого черта! Стреляйте!.." Чья-то холодная рука притрагивается к моему разгоряченному лбу:
