Массовые амнистии оказали огромное влияние на численность и состав населения лагерей в военные годы и, следовательно, на жизни тех, кого амнистии не коснулись. В лагеря потоком шли новые заключенные, множество других освободили по амнистиям, миллионы умерли – все это делает статистику военных лет чрезвычайно обманчивой. Цифры за 1943 год показывают явное уменьшение населения ГУЛАГа – с 1,5 до 1,2 миллиона. За тот же год, однако, через ГУЛАГ, согласно другим данным, прошло 2 421 000 заключенных – одних арестовывали, других освобождали, третьих переводили из лагеря в лагерь, многие умирали[1599]. Так или иначе, несмотря на ежемесячное прибытие сотен тысяч новых лагерников, суммарное число обитателей ГУЛАГа с июня 1941 по июль 1944 года, несомненно, сократилось. Некоторые лесозаготовительные лагеря, спешно созданные в 1938‑м, чтобы справиться с наплывом заключенных, были теперь столь же спешно ликвидированы[1600]. Зэкам, оставленным в лагерях, все увеличивали и увеличивали рабочий день, и тем не менее нехватка рабочих рук была повсеместной. На Колыме во время войны даже от “вольных” требовали, чтобы они в свободные часы промывали золотой песок[1601].
Амнистии коснулись далеко не всех: уголовники-рецидивисты и “политические” освобождению не подлежали. Исключения были сделаны лишь для очень немногих. Возможно, понимая, какой ущерб нанесли Красной армии многочисленные аресты офицеров высокого ранга в конце 1930‑х годов, власти после советского вторжения в Польшу тихо освободили нескольких военачальников, осужденных по политическим статьям. Среди них был генерал Александр Горбатов, которого зимой 1940‑го отправили из дальнего колымского лагпункта в Москву для пересмотра дела. Увидев Горбатова, следователь несколько раз переводил взгляд с него на прежнюю фотокарточку, приклеенную к делу, и обратно. Следователю не верилось, что сидящий перед ним исхудалый человек – один из самых талантливых военачальников Красной армии: “Ватные брюки заплатаны. Ноги обернуты портянками и обуты в шахтерские галоши (полуботики). Была на мне еще и ватная фуфайка, лоснившаяся от грязи. На голове – истрепанная и грязная шапка-ушанка”[1602]. Горбатова освободили в марте 1941 года – незадолго до начала войны с Германией. Весной 1945‑го он участвовал в штурме Берлина.
Простому человеку амнистия отнюдь не гарантировала жизнь. Многие утверждают (хотя в архивах данных об этом пока не найдено), что людей, переведенных из ГУЛАГа в армию, зачисляли в штрафные батальоны и посылали на самые опасные участки передовой. Красная армия жертвовала своими солдатами с большой готовностью, и нетрудно поверить, что командир в первую очередь готов был пожертвовать бывшими заключенными. Один бывший лагерник, диссидент Авраам Шифрин, утверждал, что его зачислили в штрафбат как сына “врага народа”. По словам Шифрина, его с товарищами отправили прямо на передовую, хотя на 500 человек у них было 100 винтовок. “Ваше оружие – в руках фашистов, – говорили им офицеры. – Добудьте его в бою”. Шифрин остался жив, хотя дважды был ранен[1603].
И тем не менее многие из бывших заключенных, зачисленных в Красную армию, отличились в боях. На удивление малая часть из них была настроена против того, чтобы сражаться за Сталина. Генерал Горбатов, по его словам, не испытывал ни малейших колебаний по поводу возвращения в армию и был готов воевать за дело партии, хотя она позволила арестовать его без всякой вины. Когда началась война, первой его мыслью было: “Как хорошо, что я на свободе и успел уже набраться сил!” По пути на фронт он с гордостью говорил солдатам, что “теперь в результате социалистической индустриализации страны мы оружие имеем свое”, и молчал о том, во что эта индустриализация обошлась. Правда, в воспоминаниях он порой выражает досаду по поводу политруков, только мешавших солдатам делать свое дело, и с горечью пишет о том, как на его счет прохаживались офицеры НКВД: “По-видимому, его мало проучили на Колыме”. Однако в искренности его патриотизма сомневаться не приходится[1604].
То же самое можно сказать и о многих других отпущенных тогда заключенных. По крайней мере, такой вывод складывается на основании материалов НКВД. В мае 1945‑го начальник ГУЛАГа Виктор Наседкин представил подробную, многословную справку об участии бывших заключенных в боевых действиях. В доказательство патриотизма и боевого духа вчерашних зэков он приводит обширные выдержки из их писем в покинутые ими лагеря. “Во-первых, сообщаю о том, что я нахожусь в госпитале в гор. Харькове раненый, – пишет один. – Я защищал свою любимую Родину, не считаясь со своей жизнью. Я также был осужден за плохую работу, но мне наша любимая партия дала возможность искупить вину подвигами на фронте. По моим подсчетам, я своим стальным пулеметом уничтожил 53 фашиста”.
Другой благодарит лагерное начальство:
Прежде всего разрешите выразить Вам свою искреннюю благодарность за перевоспитание меня.
Я в прошлом был рецидивист, считался вредным для общества, а поэтому неоднократно находился в местах заключения, где меня научили работать. В настоящее время Красная армия мне дала еще более доверия, она меня обучила на хорошего командира и доверила мне боевых друзей бойцов, с которыми я иду в бой смело, они уважают меня за мою заботу о них и правильность исполнения боевых заданий.
Иногда начальники лагерей получали благодарственные письма от командиров частей. “При штурме Чернигова т. Колесниченко командовал ротой, – писал один капитан. – <…> Бывший заключенный Колесниченко вырос в культурного, стойкого и боевого командира”.
Полных данных о том, сколько бывших заключенных награждено орденами и медалями, нет. Известно, что пятеро из них стали Героями Советского Союза. В справке говорится, что более чем с 1000 человек “была установлена и регулярно поддерживалась письменная связь”. Из этого числа “85 человекам присвоены офицерские звания, 34 человека приняты в ряды ВКП(б), 261 человек награждены орденами и медалями”[1605]. Конечно, это не случайная выборка 1000 бывших заключенных, и все же цифры кое о чем говорят. Война вызвала в СССР прилив патриотизма, и бывшим заключенным позволили к этому патриотизму приобщиться[1606].
Пожалуй, более удивительно то, что многие заключенные, оставшиеся отбывать срок в лагерях, тоже были охвачены патриотическими чувствами. Даже ужесточение режима и уменьшение пайков не всех зэков превратило в твердых противников советской власти. Наоборот, многие впоследствии писали, что в июне 1941 года тяжелее всего для них была невозможность отправиться на фронт. Бушевала война, соотечественники сражались, а они, горя патриотизмом, вынуждены были находиться в глубоком тылу. На солагерников-немцев стали коситься как на “фашистов”, охранникам стали бросать в лицо обвинения в том, что они не на фронте, слухи о ходе войны постоянно передавались из уст в уста. Евгения Гинзбург вспоминала свои тогдашние чувства: “Мы готовы все забыть и простить перед лицом всенародного несчастья. Будем считать, что ничего несправедливого с нами не сделали. <…> Пустите на фронт!”[1607]
