Затем его вновь посылают за рубеж. С декабря 1935 года он – первый секретарь полпредства СССР в Греции, а с конца 1936-го – Генеральный консул СССР в этой стране. В 1937 году Бармина назначают временным поверенным в делах СССР в Афинах.
После получения вызова с требованием срочно вернуться в Москву Бармин становится «невозвращенцем».
Сам Бармин так объясняет причины своего бегства на Запад. После того как в начале 1937 года он побывал в Москве, по возвращении в Грецию в разговоре со своими коллегами по посольству он допустил несколько неосторожных высказываний. Вокруг него якобы сложилась атмосфера подозрительности и недоверия. Работники посольства остерегались вступать с ним в открытое общение, более того, некоторые из них стали просматривать личные документы Бармина, заглядывать в его письменный стол и портфель. Он перестал получать письма от своих друзей из Наркоминдела, ранее присылавшиеся ему с каждой диппочтой. В такой обстановке Бармин пришел к выводу, что готовится его похищение и насильственная отправка в Москву. Он решает бежать, дает телеграмму в НКИД о том, что берет отпуск, а сам немедленно выезжает во Францию.
Дальнейшая эволюция Бармина-«невозвращенца» весьма типична для советских перебежчиков того времени. Начав с защиты подлинного социализма и пройдя период союза с Троцким, он постепенно переходит на позиции антикоммунизма. О парижском троцкистском периоде в жизни Бармина пишет в своей книге «Партия расстрелянных» историк Вадим Роговин:
«После приезда в Париж Бармин сразу же связался с редакцией «Бюллетеня оппозиции». В одном из писем Троцкому Л. Эстрин писала: «Бармин знает очень много о целом ряде лиц, упомянутых на процессах. Он был лично близко связан с Гольцманом, Роммом, Пущиным, был вместе с Рыжим (Пятаковым. – В. Р.) в Берлине и т. д.».
Бармин направил заявление в парижскую комиссию по расследованию московских процессов, в котором сообщал о своем разрыве со сталинским режимом. Отмечая, что, больше чем когда-либо, он остается верным идеалам, служению которым посвятил свою жизнь, Бармин подчеркивал, что «дальнейшее пребывание на службе у сталинского правительства означало бы для меня худшую деморализацию, сделало бы меня соучастником тех преступлений, которые каждый день совершаются над моим народом… Да поможет мой голос общественному мнению понять, что этот режим отрекся от социализма и всякой гуманности».
Приступая к работе над воспоминаниями, в которой ему оказывал помощь Седов, Бармин просил передать Троцкому, что хочет узнать его мнение о своих статьях, прежде чем приступит к работе над задуманной им книгой. В гарвардском архиве хранятся несколько десятков страниц воспоминаний Бармина, посланных им Троцкому.
«Когда я перехожу к воспоминаниям, – писал Бармин, – я не могу без чувства тяжелой боли оглянуться ни на один период прошлого, не могу без содрогания вызвать в моей памяти какой-либо месяц или день моей жизни… Люди, которых я уважал и любил, с которыми я работал многие годы, вызывают в мозгу образы их, убитыми и расстрелянными, лежащими на бетонном полу безжизненными и окровавленными телами».
В воспоминаниях Бармина содержится ряд глубоких обобщений, касающихся объяснения политического смысла сталинской чистки. Он подчеркивал, что при смене правительств и режимов, когда не меняется социальный строй страны, основные кадры армии и дипломатии обычно остаются на своих постах. Так произошло, например, после прихода к власти фашистов в Германии и Италии. Когда же меняется социальная база режима, как это произошло в русской революции 1917 года и в начальный период испанской революции 1936 года, это сопровождается полной сменой военного и дипломатического корпуса. Истребление цвета советских военных и дипломатических кадров выступает выражением коренных сдвигов в социальной структуре общества и власти.
«Сохранение людей, связанных своей идеологией и традициями с революционным прошлым, с рабочим движением и большевистской партией, выражавшим – хотя бы в слабой степени – интересы рабочего класса, невозможно для режима контрреволюции, меняющего свою социальную базу… Новому режиму нужны новые слуги без «подозрительного» прошлого, без интернациональных традиций, без всяких принципов, всякого представления о революционном марксизме, люди, всем обязанные только «гениальному вождю».
Бармин называл плодом невежества и литературных фантазий «все европейские разговоры об особой психологии русского народа, о его каком-то специфическом тяготении к режиму диктатуры. Фашизация отдельных стран Европы показывает, что в этом нет ничего специфически русского».
Узнав, что Бармин работает рабочим на парижском заводе, а по вечерам пишет книгу, Троцкий писал 15 мая 1938 года Л. Эстрин: «Передайте, пожалуйста, товарищу Бармину, что я был бы очень рад вступить с ним в прямую переписку». Однако к тому времени Зборовским было сделано уже немало для того, чтобы оттолкнуть Бармина от редакции «Бюллетеня» и от Троцкого. В письме Эстрин Троцкому от 28 июня 1938 года говорилось, что Бармин «политически все дальше отходит от нас». Далее передавались следующие свидетельства о взглядах Бармина: «Б. говорит, что очень разочарован, что надо все пересмотреть (т. е. большевизм и ленинские методы). Цитируем его слова: «Если бы надо было начинать сначала (т. е. Октябрь), то я бы задумался, принимая во внимание то, к чему он привел».
По-видимому, эти слова не были выдумкой Зборовского. Получая все новые страшные известия из СССР и лишенный непосредственного общения с Троцким, Бармин все более эволюционировал вправо. Вскоре он переехал в Америку, где в 1945 году опубликовал книгу «Тот, который выжил». В ней, наряду с объективным изложением событий советской истории, встречаются пассажи, свидетельствующие о переходе Бармина на позиции буржуазной демократии, рассуждения о превосходстве частного предпринимательства над плановой экономикой и т. п. В 1942 году Бармин поступает на службу в вооруженные силы США. Он работает в Управлении стратегических служб (УСС – предшественник ЦРУ) в качестве переводчика и советника по делам СССР. Однако в 1944 году Бармина увольняют из УСС за статью, написанную им для журнала «Reader's Digest», в которой он выступает с резкой критикой «просоветского» курса администрации президента Рузвельта. Бармин считает этот курс чрезмерно либеральным и выступает с позиций жесткого антисоветизма.
В послевоенный период Бармин сотрудничал с рядом журналов, возглавлял русское отделение радиостанции «Голос Америки». В 1964 году он был назначен ответственным по делам СССР при Информационном агентстве США. В 1969 году стал специальным советником агентства и занимал этот пост вплоть до 1972 года.
