На другой день в назначенный час она впустила меня в квартиру. Мать была заблаговременно подготовлена, и несмотря на свой дурной нрав отнеслась ко мне хорошо, хотя и настороженно.
В следующий раз, когда я пришел, Маргот плакала. Мать сердито смотрела на меня и исподболобья на девушку. Я был сконфужен и обозлен одновременно. С одной стороны было неприятно, что я оказался виновником семейной распри, а с другой досадно, что эта скверная старуха-немка издевается и угнетает своим Schimpfen невинную ни в чем девчонку. С трудом успокоил одну и другую, а про себя решил не приходить больше в квартиру эту.
Однако, на следующий день, получив доппаек, побывав в Вельтене и вернувшись в город, опять решил попытать счастья и любви.
Но не затем я родился, чтоб быть счастливым. Мать обрадовалась продуктам, как и ожидал я накануне, но своим поведением и алчностью она убила во мне всякое терпение и отравила во мне столько чувств, что даже симпатия моя к девочке погасла наполовину.
Я отдал ей полную баночку с жиром и предложил пожарить картошку, чтоб потом с нами вместе поужинать. Она схватила ее обеими руками, выложила содержимое на тарелку и, затем вылизала ложечкой и пальцами банку насухо. На сковороде уже плавала какая-то жидкость и я, подойдя с ножиком, отрезал слой жира, который принес, и уже хотел было бросить в сковороду, как старуха встрепенулась, подлетела ко мне, и вскрикнув как одержимая, кинулась отнимать его.
- В чем дело? - удивился я. - Warum?
Она объяснила, что это для нее останется на завтра и на другие дни, а сегодня мне придется кушать ее жижу.
Меня это не устраивало. Я знал, что порядочные люди так не делают, и потому возмущению моему не хватало границ, но я сдержался и улыбнувшись, точно ничего не произошло, все-таки вбросил кусочек жиру в сковороду, что заставило немку закрыть глаза и охнуть.
Стал умываться принесенным с собой мылом - она попросила. Отрезал кусочек, - она ухватилась за него всеми пальцами и крепко сжала, точно боясь, что отберу. Когда покушали, я предложил всем выпить чаю. Старуха стала уверять, что у нее нет ни чаю, ни кофе. У меня оказалось какао. Отдал ей всю плитку, и она тут же спрятала ее, отломив в чайник, по алчности своей, чуть-чуть заметную дольку. Я выложил мед, угостил сестренку Маргот, потом предложил ей самой. Она отказалась. Тогда мать цинично приказала бери, почему отказываешься?! Тебе жалко?! И мне стало совестно за себя, что я пришел в этот дом и унизился до чаепития со старой негодяйкой, пусть даже матерью красивой девушки.
Но я продолжал сдерживать себя и уговаривать (впрочем, особенно уговаривать не пришлось) Маргот выпить чаю, поесть меда. Дал ей ложечку меда. Она съела сразу и какао пила уже несладким. Я спросил ее, зачем она так делает, но мать не дала ей ответить и за спиной шептала: "Бери еще, еще".
Она съела две, потом четыре ложечки, и опять пила какао несладким. Меня это возмущало, тем более что я чувствовал, что все это она делает, чтобы угодить матери, кушая мед.
Старуха тоже постаралась себя не обидеть - схватила большую столовую ложку и набрала полную, опустошив одним приемом.
Когда трапеза окончилась, я спросил насчет погонов - можно ли их обшить красными кантами, но получил в ответ, что сейчас некогда - много работы.
- Хорошо, - заключил я, - отнесу мастеру табак, и тот мне выполнит эту работу к середине дня.
Старуха всполошилась.
20.12.1945
Старший лейтенант Шпейпельтох все больше наглеет. Сегодня он был здесь на заводе, и не смотря на то, что знал о моем тут нахождении, не захотел меня видеть на месте, а передал "приказание" через моего красноармейца: "Пускай лейтенант явится в мой отдел и ждет там, пока я не приду!"
Я, конечно, не сделаю ни того, ни другого. Ведь это вызов! Какой-то прыщеватый юноша смеет заявлять подобное, да еще передавать через бойцов.
23.12.1945
Про меня говорили матери в моем присутствии, когда я был еще маленьким - его девушки будут на руках носить. Тогда мне не верилось, я думал, что все преувеличивают, считая меня красивым.
Когда я стал подростком и учился в школе - был застенчив, необщителен, робок, и мои ровесницы охладевали, не успев вспыхнуть. Мне не везло в любви. За все время войны я познакомился ближе с любовью и наслаждением, но ни разу не испытал ни того, ни другого, хотя успел многим и многим, большинство из которых мне теперь совсем неизвестны, вскружить голову.
Впервые я познал женщину только после войны в Берлине, да и то лишь потому, что она сама вызвалась на это. С тех пор на моем счету пятеро, из которых трое приходятся на Берлин, двое - на Вельтен. Причем одна из этой пятерки - проститутка с Александер Платц, другая - трипперная (удивительно, как только я не заразился!), третья была противна, четвертая - ... и говорить не хочется, и лишь один случай с женщиной запомнился и пришелся по вкусу. Вот такая "любовь"...
Сейчас меня рады не то что на руках, но и на голове носить. Но я сам отталкиваю своей расплывчатостью, непоследовательностью. Мой вкус, как вкус борзой, мечется, ищет и не находит. Чего ему нужно? Одних я сам бросаю, другие от меня отшатываются, третьи любят, но боятся близости, а четвертые просто стесняются показать свою испорченность предо мной.
Пятеро сами признались, что трипперны, иные оказались замужними, а были и такие, которые со мной соглашались спать, и спали даже, но наотрез отказывались посвящаться в таинство.
28.12.1945
Вчера никуда не ходил, не видел ни одной немки, а все время был занят составлением отчета за период с 6 числа по сегодня.
Старший лейтенант Сергеев - плотный, медлительный мужик, с добродушным слоновьим лицом. Он умеет быть сосредоточенным как камень, и тогда ни за что его не собьешь с той мысли, на которой он остановился. Он малограмотен, неуклюж и толстобрюх, но практический опыт и житейские навыки много помогают в работе ему. Он безобиден, спокоен, и не выходит из того, редкого сейчас в человеческой натуре, равновесия, которое делает его уважаемым всюду. Человек простой, недалекий, он занимает, тем не менее, ответственный пост на Базе ему доверено секретное делопроизводство, оперативная и штабная работа. Сюда прислал его майор Скорокин для составления и оплаты счетов на имеющиеся на обоих заводах бревна и доски.
Я - молодой и, как мне стало казаться, интересный человек, с неровным характером, обидчивый, как сильно натянутые струны, порой замкнутый в себе и глубоко таящий переживаемые неприятности, обиды в своем сердце; с черными бархатными глазами и любящим жизнь сердцем - считаю главными достоинствами моей личности.
Во мне все есть: и скупость, доходящая до мелочности, достойная, пожалуй, и скупого рыцаря и жадного торговца с большого рынка, и, вместе с тем, щедрость, простота и расточительность, не имеющая себе прецендента. В один день я могу израсходовать то, что порой хранилось мною годами, а потом, после этого, буду опять бережлив, пока снова не найдется причина для расчета с тем, что до того было ценно и значительно в моем воображении. Так во всем. Я не последователен в своих действиях, планах. Мое время не знает планирования, а труд - системы. Мои мысли зависят от настроения, моя работа - от обстановки, но и не от нее одной. Я слишком подвержен влиянию среды и мнение окружающих имеет для меня важную роль, хотя редко, даже от умных и порядочных людей, можно услышать искренние в полном смысле слова.
