55
Почти год я делала газету с прежним составом редколлегии, которая числилась распущенной, а подписывал ее Саша Шабанов, над которым мы особенно издевались, так как его фамилия, как председателя месткома, фигурировала первой в решении ВЦСПС...
Фотографию, где я снята на этом пляже одна, Иван Васильевич очень любил и даже увеличил ее для альбома.
Это пришлось сделать после лета 1940 года — в связи с финской войной, усложнившей жизнь на даче.
В 1966 году прочла извещение в газете о смерти «Минина Василия Алексеевича на 62-ом году жизни, бывшего крупного партийного работника». Всё совпадало!
Позже стало известно, что Шумяцкий в заключении погиб.
Черниковский бас я услышала во второй день войны ― он позвонил на мой служебный номер и торопливо сказал:
― Я должен вас увидеть сегодня же!
― Ну что же, приезжайте сюда.
― Не могу. Через час назначен прием в ЦК. Умоляю, дайте ваш домашний телефон и разрешите позвонить, как бы поздно ни было!
Приехала домой часов в десять, спросила соседку, телефоном которой пользовалась, не звонил ли кто. Нет, не звонил ― ни до, ни после. В Ленинград я попала в 1946, уже после войны ― в списках абонентов города инженер Черников не значился.
Сея, младший Аросин брат, простудился на строительстве завода и умер от скоротечной чахотки.
Кстати, он и теперь, когда ему под восемьдесят, живет «по инерции» с Дитой.
Когда произошла грандиозная битва под Ельней, я поняла, где находился Сеня. Вестей от него не получали больше ни жена, ни я, и мы тогда поняли, что он погиб, защищая родину «грудью»
То есть Шверником, который был в то время председателем ВЦСПС.
К сожалению, я взяла только письма Ароси, а рукописи стихов оставила на даче, почему-то думала, что так безопасней. Но зимой 1941 -42 г. на даче жили
солдаты. Они сожгли все, даже полы. Книга Аросиных стихов оказалась утраченной навсегда. Никогда себе этого не прощу!
Вышел закон о призыве из любого места, где бы человек ни находился.
Потом я раскаивалась в допущенном тоне. Мне надо было понять, что женщина несчастна и растерянна и ее просто следовало пожалеть... А вот сама я жалости к себе не терплю. Даже теперь, когда пишу эти воспоминания и мне под восемьдесят лет, презираю «слабый пол». Тех, например, кого бьют пьяные мужья, а они плачут, проклинают их, не любят и продолжают жить с ними... Что всегда ценила в себе ― женскую гордость, независимость моральную и материальную, силу воли, которая временами изменяла мне под давлением тех или иных обстоятельств, но все же, в конечном счете, брала верх.
Осенью сорок третьего, вернувшись из Москвы на Урал, чтобы забрать детей, узнала причину. Оказалось, Лазарь Шапиро, вероятно из желания мелкой мести, наплел жене директора издательства, что я «кручу роман» с ее мужем. У меня вообще были с директором скверные отношения, а в Свердловске они стали просто невыносимыми. Я не понимала причины, пока не услышала эту сплетню и не выяснила ее происхождение. Потом узнала, что после постановления о призыве лиц независимо от их места нахождения Лазарь, как и многие другие, спасавшиеся в командировках, был мобилизован в армию и вскоре погиб.
Вскоре Шурка навестил меня. Он был весел и счастлив, потому что служил рядом с домом. Однако кое-что в его рассказе насторожило: со своим начальником он не ладил, так как тот заставлял возить его жену на рынок. Вскоре Шурка попал в «штрафбат» и погиб чуть ли не в первом бою.
К великому же счастью всей остальной моей жизни, эта ночь оказалась подлинно «свадебной», ночь, связавшая нас навсегда. Мы никогда не забывали 11 апреля. Каждый раз все двадцать семь лет и семь месяцев нашей совместной жизни мы дарили в этот день друг другу подарки, порой хотя бы и маленькие и скромные, и всегда этот день встречали как праздник.
Как дальше сложатся наши судьбы, тогда, в июне 1943 года, мы, конечно, не знали. Мусатов Алексей Иванович (1911) благополучно прослужит в Ташкенте до конца войны, а в 1948 г. опубликует повесть о сельских подростках «Стожары» и получит за нее Сталинскую премию. В 1952 вступит в КПСС, а в 1958 выпустит в свет повесть «Клава Назарова» ― о подвигах комсомольцев во время войны (но я уже ее не читала). Будет обласкан властью, награжден орденами и медалями. В 1976 году в «Литературке» я прочитаю некролог...
Даже сейчас, когда попыталась этими жалкими словами описать эту ночь, меня пронизывает дрожь... Во все совместно прожитые годы наши ночи походили на ту, что случилась тогда, в ночь с пятого на шестое июля. Только болезни иногда заставляли нас сдерживаться...
Только утром я узнала, что случилось с Леной на Урале. Она устроилась кастеляншей в госпиталь, а через полтора месяца была проведена проверка — пропало огромное количество постельного и носильного белья. Был составлен акт — недостача оценивалась на сумму около двух тысяч рублей. «Дело» передали в прокуратуру. И хотя всем было очевидно, что это дело рук как персонала госпиталя, так и больных, которые, уходя из госпиталя, забывали снять казенное белье, формально ответственной была Лена. Прокурор, по договоренности с главврачом, пообещал дела в суд не передавать, если она уплатит штраф в троекратном размере. Костюм и ботинки Вани решили проблему. Они были проданы на рынке за шесть тысяч и пошли на уплату штрафа.
Его очень расстраивало, что Лена, боясь ответственной работы ― он устраивал ее редактором в отдел физической литературы, ― собиралась заняться чуть ли не «портняжничеством». Но Ваня настоял на своем, и она, кстати, проработала в издательстве ― вначале редактором, а затем и заведующей отделом редакции ― сорок лег. И только когда ей исполнилось 70 лет, ушла на пенсию. А я, которая всегда воображала, что буду работать до глубокой старости, вынуждена была из-за болезни Ивана Васильевича уже в 53 года уйти со студии и заняться сценарной работой.
