Жили Мамонтовы не богато, но и не бедно.
Снять этаж в центре Рима «заводчик» Мамонтов не мог, но денег хватало, чтобы отправить Александру Саввишну с детишками Веры в Ниццу. В марте 1910 года Савва Иванович приезжал навестить внучат, а потом отправился дорогами своей молодости — в Неаполь, в Сорренто, а там и на Капри, в гости к Горькому.
Возвращаясь в Россию, был в Берлине, писал оттуда Евгении Николаевне Решетиловой, другу своему: «Верчусь среди финансистов и веду переговоры об осуществлении железной дороги». Коммерции советник Мамонтов был уже на пороге семидесятилетия, а надежда вернуться к большим делам не покидала его.
Щедрым людям Бог дает радости вдвое, чем скупым. Не получалось со своими делами, у друзей — удача.
В 1911 году устроители Всемирной выставки в Риме предоставили Серову целый зал. Впрочем, этот зал был не очень велик, Валентин Александрович прозвал его «спальным вагоном». Но к торжеству — вот как наши, ребятки из Абрамцева, пошли — примешивалась тревога. Серов перекинулся к декадентам.
— Может, шалит? — спрашивал Савва Иванович. — Антон может зло шутить.
Репин о его картине «Ида Рубинштейн» писал с ужасом: «Что это? Гальванизированный труп? Какой жесткий рисунок: сухой, безжизненный, неестественный; какая скверная линия спины до встречи с кушеткой; вытянутая рука, страдающая — совсем из другой оперы — голова!! И зачем я это видел!.. Что это с Серовым???
…И колорит: серый, мертвый… труп, да, это гальванизированный труп…»
Много шума наделала «Ида Рубинштейн». Наконец, все сошлись на мысли: доскообразная танцовщица — судорожная гримаса и подачка тонкого и благородного реалиста Серова его смутителям, сиятельным декадентам-дегенератам.
И вдруг молва, в которую уж никто не поверил, не посмел поверить: Серов умер. Не поверил и Савва Иванович, но Ост-роухов прислал за ним извозчика, просил быть на панихиде.
23 ноября 1911 года газета «Русское слово» сообщила: «Академик живописи Валентин Александрович Серов скончался 22 ноября в 9 час. утра. Панихида в 2 час. дня и в 8 час. вечера. Вынос тела в церковь Крестовоздвиженского женского монастыря, на Воздвиженке, 24 ноября, в 9 час. 30 мин. утра. Начало литургии в 10 час. утра. Погребение на кладбище Донского монастыря».
Корреспондент рассказал и о первой панихиде в доме усопшего, на которой были только близкие люди семьи: «художники Переплетчиков, Ульянов, Остроухов, Мешков, президиум Школы живописи в лице кн. Львова и Гиацинтова, С. И. Мамонтов и человек двадцать учеников».
Над могилой Серова речей было множество. Говорили Репин и Шаляпин, от учеников — Владимир Маяковский.
Андрей Белый так писал о Серове: «Непоказной человек; с вида — дикий, по сути — нежнее мимозы, ум — вдесятеро больший, чем с вида; талант — тоже вдесятеро больший, чем с вида».
Последний портрет, над которым Валентин Александрович работал перед смертью, — Генриетты Гиршман. За несколько часов до кончины он шутил, разглядывая этот портрет: «Чем я не Рафаэль, чем вы не Мадонна?» Портрет остался неоконченным. Утром 22 ноября зазвонил телефон, и сын Серова сказал Генриетте Александровне: «Папа сегодня не может прийти, так как он умер».
Со смертью Антона Савва Иванович потерял себя наполовину. Мальчик, явившийся в Абрамцево на пир его, Саввы Мамонтова, жизни, нарушил все правила. Ушел из-за стола раньше патриархов.
Савва Иванович чувствовал себя уже не участником жизни, а только ее символом. Ему оказывали почет, ему аплодировали. Но — за прошлое!
Савва Иванович пишет Евгении Николаевне Решетило-вой: «На днях был торжественный юбилей знаменитой актрисы Федотовой. Собралась вся интеллигентная Москва приветствовать старуху. Много было адресов и речей. В конце вышел я и был неожиданно встречен энергичными и продолжительными аплодисментами всей залы. Значит, Москва меня любит, это хорошо».
Как Елизавета Григорьевна стала в последний год своей жизни только бабушкой, так становился только дедушкой и Савва Иванович. Для внуков, детей Всеволода, который обосновался в Туле, посещение дома на Бутырках было походом за тридевять земель, в страну царя Берендея.
— Ну, Катенька, какое чудо сотворить для тебя? — спрашивал Савва Иванович, вел внучку в мастерскую.
Пускал гончарный круг. Бесформенный ошметок глины на глазах превращался в чудесный кувшин. Дедушка призадумывался:
— Чем бы его украсить? Хочешь, вылеплю паука, который ткет солнышко?
И появлялся на кувшине добрый ткач-паук.
— А ты чего желаешь? — спрашивал Савва Иванович тихо стоящего Андрея.
— Я желаю смотреть сокровища! — Глазки у Андрея блестели от ожидания чуда.
Савва Иванович гремел ключами, находил нужный и отпирал кладовую.
— Выбирайте! — предлагал хранитель чудес.
Дети выбирали самое волшебное, а потом шли смотреть врубелевские картины: «Богатыря» на огромном коне и «Принцессу Грёзу».
— Это панно теперь посреди Москвы красуется, — говорил с гордостью Савва Иванович. — На «Метрополе». Картина может пожухнуть, сгореть, а вот майолика — вечная.
В феврале 1913 года семья Мамонтовых понесла очередную горькую утрату. Похоронили Сережу Самарина — любимого внучка Саввы Ивановича.
Чтобы отцу не было одиноко, к нему переселился Сергей Саввич с женой. Флигель заняли.
Это было весной 1914 года, а в августе грянула война с германцем.
Сергея Саввича мобилизовали. Отправили в Варшаву военным корреспондентом.
Война началась 14 августа, а 31 августа Савва Иванович звал Евгению Николаевну Решетилову к себе на завод, где Александра Саввишна устраивала лазарет.
Евгения Николаевна оставила Торжок, и отныне жизнь ее посвящена Савве Ивановичу.
Мамонтов снова становился знаменитостью. 22 мая 1915 года газета «Русское слово» опубликовала статью писателя Дорошевича «Русский человек».
В 1915 году в незамерзающей Екатерининской бухте на Кольском полуострове, куда вел дорогу Мамонтов и не достроил из-за краха, основали порт и город Романов-на-Мурмане, нынешний Мурманск. Этот порт, эта дорога стали жизненно важными для воюющей России.
«Два колодца, в которые очень много плевали, пригодились, — писал Влас Михайлович Дорошевич. — Интересно, что и Донецкой, и Архангельской дорогой мы обязаны одному и тому же человеку. „Мечтателю“ и „Затейнику“, которому очень много в свое время доставалось за ту и за другую „бесполезные“ дороги — С. И. Мамонтову. Когда в 1875 году он „затеял“ Донецкую каменноугольную дорогу, протесты понеслись со всех сторон. „Бесполезная затея“. Лесов было сколько угодно. Топи — не хочу. „Дорога будет бездоходная“. „Не дело“. „Пойдет по пустынным местам“. Но он был упрям. Слава Богу, что есть еще на свете упрямые люди. И не все еще превратились в мягкую слякоть, дрожащую перед чужим благоразумием. Когда С. И. Мамонтов на нашей памяти „затеял“ Архангельскую дорогу, поднялся хохот и возмущение. Было единогласно решено, что он собирается строить дорогу — вопреки здравому смыслу. Возить клюкву и морошку? У „упрямого человека“ выторговывали: хоть узкоколейку построить. И вот теперь мы живем благодаря двум мамонтовским „затеям“. „Бесполезное“ оказалось необходимым. Что это было? Какое-то изумительное предвидение? Что надо на всякий случай? Застраховаться? Какая-то гениальная прозорливость? Или просто — случай?
