округе.
В течение нескольких часов город был оккупирован, лес и дома захвачены. Русские солдаты заходили в дома небольшими группами.
Наши ворота сломали, и трое высоких молодых русских солдат с автоматами вошли в дом.
„Немцы! Немцы!“ — громко кричали они.
В одно мгновение все обитатели дома, охваченные паникой, спрятались за занавески и под кровати. Только Вацлав продолжал спокойно лежать на кушетке, а я стояла рядом с ним. Солдаты закричали: „Нацисты?“
Вацлав, неожиданно перекричав их, отозвался по-русски: „Не шумите!“
Солдаты, совершенно ошеломленные, опустили автоматы.
— Русский? Как он здесь оказался? Пленный?
— Да. Он мой муж, артист. — Я сама не знала, что произнесла волшебное слово».
На следующее утро Ромолу вызвал русский командир, который был в равной мере поражен, когда узнал, что она жена великого танцора и что ей пришлось так долго ухаживать за больным мужем без какой-либо помощи со стороны правительства. Он вручил ей документы.
Русские поселились во всех домах, и к Нижинским был поселен на постой доброжелательный офицер. Ромола стала замечать в муже перемены.
«Вацлав часто гулял по саду или лежал в шезлонге, внимательно наблюдая за тем, что происходило вокруг. Он никогда не задавал вопросов, только слушал, но взгляд его становился все более и более внимательным, а не таким задумчивым и отстраненным, каким был в последние двадцать шесть лет. Казалось, будто он просыпается после долгого и глубокого сна. Все чаще и чаще он робко приближался к солдатам и садился среди них. Казалось, какой-то невидимый барьер сломался и он оттаял по отношению к внешнему миру. По вечерам он подолгу стоял, слушая жалобные ностальгические звуки балалайки.
Впервые с 1919 года люди не таращили на него глаза и не сторонились его из-за того, что он страдал от душевной болезни, они разговаривали с ним так же естественно, как с любым из нас.
Сначала я предостерегала их: „Оставьте Вацлава Фомича в покое, не разговаривайте с ним. Он может рассердиться и стать раздражительным. Он боится“.
Но они только смеялись в ответ и говорили: „Он нас не испугается. Оставьте его в покое и дайте ему возможность делать то, что он хочет“».
Ромола стала думать, что, может, они с врачами допустили ошибку, обращаясь с Вацлавом не так, как с обычными людьми. Она даже думала, что, если бы смогла отвезти его в Россию, как только он начал проявлять первые признаки беспокойства, он, возможно, никогда так серьезно не заболел бы. Простые русские солдаты нашли к нему лучший подход, чем любой врач или сиделка. Вацлав стал проще в общении и более разговорчив. Однажды вечером, когда солдаты пели и плясали, он внезапно встал, прыгнул в их круг и принялся танцевать. С этого дня солдаты стали приносить ему продукты и одежду.
В ночь на 5 мая Ромолу разбудил русский офицер, сказавший ей: «Ступайте к Вацлаву Фомичу и объясните ему, почему все самолеты в воздухе, а то он может испугаться. Мы собираемся выстрелить из всех орудий. Мы празднуем. Война окончена».
Хотя Вена была разрушена, Ромола решила, что этот город должен стать первой остановкой в их пути на запад. Они с Паулем съездили в город, чтобы ознакомиться с обстановкой. Все большие отели были заняты русской армией, но находчивый Пауль пробрался в закрытый «Сакер». Управляющий, давший приют старым посетителям и выдающимся деятелям, пытался создать впечатление, будто это место не пригодно для жилья, но, услышав магическое имя Нижинского, открыл дверь. С огромными трудностями Ромола и Пауль вернулись в Шопрон и отвезли Вацлава в Вену. В июне 1945 года они обосновались в роскошных апартаментах, с превосходным фарфором и льняным бельем, но пища была очень скудной и купить что-либо можно было только на черном рынке. Вскоре «Сакер» был реквизирован русскими. Нижинским тем не менее позволили остаться, а затем Ромоле приходилось занимать свое место в солдатской очереди, чтобы получить обильный рацион.
В августе русские позволили американцам, англичанам и французам войти в Вену, и город был поделен на зоны. Штаб русских находился в Хофбурге, в королевском дворце в центре города, английский — во дворце Шенбрунн, в пригороде. «Сакер» перешел теперь в руки англичан, но Нижинским снова позволили остаться до тех пор, пока они не смогут обосноваться в другом месте.
В это время в их жизнь вошла англичанка, которая станет их бесценным другом. Тридцатишестилетняя вдова Маргарет Пауэр была страстной любительницей балета, к тому же щедрой и сердечной женщиной. Она работала в министерстве иностранных дел, и в 1945 году ее назначили в Союзническую комиссию в Австрию. Незадолго до ее отъезда из Лондона Сирил Бомонт попросил ее попытаться разыскать Нижинских, так как в Фонде Нижинского были деньги, которые, наверное, были ему необходимы. Однажды августовским днем миссис Пауэр собрала небольшую посылку и отправилась из Шенбрунна на поиски Нижинских. Она не знала, что они находятся в «Сакере», но помнила из довоенной жизни, что портье этой гостиницы знал обо всем, что происходило в Вене. Каково же было ее изумление, когда он сказал: «Они наверху. Где же им еще быть в Вене?» Ромола сдержанно приняла явившуюся без предупреждения незнакомку, но когда Маргарет вернулась в Шенбрунн, она позвонила ей и сказала, как тронута содержимым посылки — чай, печенье, шоколад и зубная паста, — подобным образом собрать посылку могла только англичанка.
После этого Маргарет, очень взволнованная знакомством с Нижинским, часто приходила к ним и всегда находила Вацлава чрезвычайно молчаливым.
«Однажды сентябрьским вечером, — вспоминает она, — мы сидели в гостиной, Вацлав — в кресле, а мы с Ромолой просматривали корреспонденцию, и вдруг погас свет. Такое часто случалось в то время; единственную электростанцию контролировали русские и не слишком умело ее эксплуатировали. А когда занавески задернуты, в помещении очень темно. Ромола попросила меня посидеть не двигаясь, пока она сходит за свечой. Она сказала пару слов Вацлаву по-русски и направилась к двери. Внезапно я почувствовала какое-то движение, и его протянутая рука коснулась моей. Вацлав произнес что-то ласковое и успокаивающее, но слов я не поняла. Он подошел и сел на диван, взяв меня за руку и похлопывая по ней. Так мы сидели в темноте несколько минут, пока не вернулась Ромола со служащим, они оба несли зажженные свечи. Я сказала: „Месье Нижинский позаботился обо мне“. И она ответила: „Вы ему очень нравитесь. Он вас называет английская леди-солдат“. Тогда я посмотрела на Вацлава, прямо встретив его взгляд, чего не осмеливалась делать прежде, а он улыбнулся мне, что-то пробормотал и снова похлопал по
